владея больше собой, она выскочила на балкон в одном покрывале и вдруг принялась смеяться и над замком, и над болотом, и над всеми зверями, что скребутся где-то.
Перегнувшись через балконную решетку, она кричала и хохотала, и смех её уносился в пустынную сумрачную даль. Безумная! Какая же она безумная! Похоронить себя заживо. Пусть хоть все допотопные звери вдруг явятся сюда и загубят счастье Паоло, ей всё равно! Одного только зверя знает она, он сидит в ней самой и рвется наружу. Она вскинула над головой свои полные руки и, обернувшись к морю, закричала: «Прочь отсюда! Хочу путешествовать, бродить по свету, хочу снова и снова любить и целовать, целовать!..» Еще до наступления темноты поэт покинул замок. А она, сорвав вплетенный в косы зеленый лист, сунула его в рот и, зажав губами, принялась весело мурлыкать.
Едва в замке стемнело, мисс Ильзебилль накинула черную шаль, прихватила одной рукой две вязанки хвороста, в другую руку взяла свечу: напоследок она решила поджечь комнату со скалой, а потом скрыться в ночи и в тумане. На море её уже ждала яхта, которую поэт подготовил к побегу. Тяжело дыша, с пылающими щеками, шла она по темному коридору; из темноты навстречу приближались шаги. Вязанки хвороста скользнули вниз и шурша рассыпались на полу; это был Паоло. Ни о чём не спрашивая, он бережно взял у неё свечу, поставил на пол и, не проронив ни слова, ласково погладил волосы и руки Ильзебилль. Её черные глаза больше не ускользали в сторону от его глаз, смотревших на неё с участием и пугающей кротостью, взгляд её не блуждал, она смотрела ему прямо в лицо, такое светлое, радостное. А раскосые глаза Паоло светились одной лишь благодарностью. В первый раз его губы приблизились к её губам и сомкнулись в поцелуе. Он сказал, что нынче покидает замок. Она сидела скорчившись в коридоре; свеча погасла; безудержный страх сотрясал её плечи. Высоко подняв нательный крестик, она встала; хворост остался на полу. Ей надо идти, по коридору, к двери, туда, в комнату. Суровым было её лицо, затем оно исказилось гримасой беспомощности. Держа над головой крест, плача и каясь, медленно шла мисс Ильзебилль по коридору. Отодвинула засов на двери. Ломая в отчаянии руки, она металась по комнате, била себя в грудь, наконец, упав на мягкий ковер, забылась сном.
Во сне она слышала шум, и треск, и мужские голоса, кричавшие ей: «Спасайся, Ильзебилль! Спасайся! Спасайся!» Она поднялась. Разверзлась скала, из огнедышащей пасти, раздуваясь, вырывалось пламя. Из расщелины хлынула вода, извиваясь тысячами щупалец, в комнату ввалилась медуза.
Словно вздыхая, медуза исторгала из себя дрожащие сине-розовые языки пламени. Мисс Ильзебилль кинулась к двери, но не нашла её; тогда она закричала, пронзительно, безумно: «Паоло! Паоло!» Чудовище, шипя, ползло следом. Сладостный ужас пронизал её тело; в смертельном страхе она стала биться о стену. На стене блеснуло копье. Она сорвала его и не целясь метнула в огонь. Уже теряя сознание, Ильзебилль отыскала дверь, с воплями помчалась по пустынным коридорам, размахивая обожженными руками, добежала до своей комнаты и упала возле двери.
До самого рассвета пролежала там гордая мисс Ильзебилль. А когда поднялась, с тупым спокойствием сняла с себя туфли, стянула чулки, распустила косы и, простоволосая, в одной тоненькой юбочке, вышла за ворота замка и направилась через пустошь в сторону города, к тому месту, где росли березы. Она шла не оглядываясь. А за её спиной неистовствовала стихия. С моря нарастал гул и грохот. Гигантская морская волна, вытянувшись на целую милю, прорвала дамбы и плотины и, крутясь и пенясь, обрушилась серой стеной на заколдованную равнину, накрыв собой и то, что когда-то уже однажды принадлежало морю, и серый замок, и спящих в нем несчастных людей. Ужасная волна докатила свои воды до самого холма возле города, на котором росли березы. Ильзебилль поднималась по склону холма, и когда она проходила между деревьев, на лес опустился туман. Она повесила свой крестик на дерево и принялась молиться; дерево источало тончайший аромат, слаще запаха сирени; струясь, он обволакивал Ильзебилль, и когда она побрела дальше, она оказалась словно укутанной в благоухающий плащ, ниспадающий широкими складками: на два-три шага вокруг ничего не было видно. Тут только она догадалась, что на ней плащ Девы Марии, и расплакалась, как пугливое дитя. Всё стремительней бежала она, спотыкаясь и падая на каждом шагу. «Мне хочется жить! Ах, Дева Мария, позволь мне ещё только раз взглянуть на цветы, услышать птичек. Будь так добра. Я знаю, ты же любишь меня, как и я люблю тебя». Её губы поблекли, она становилась всё тоньше и тоньше и наконец со вздохом растаяла, растворившись в легком тумане, плывущем над березами.
Солнце уже стояло над морем, когда из города через пролом в стене медленной рысью выехал всадник на вороном жеребце. Он поднялся на холм и остановился на вершине: внизу, растянувшись на многие мили, бушевала и пенилась серая масса воды.
Не было больше ни дороги, ни замка. Он спешился, привязал лошадь к дереву и пошел между березами. На одной из них висел маленький золотой крестик, а вокруг струился сладковатый аромат. Всадник снял свою мягкую шляпу, преклонил колени и припал лбом к коре березы: «Великий страх явила ты нам, Дева Мария! Великую любовь явила ты нам, о, Пречистая Дева Мария!»
В тот день, когда прорвало дамбу, горожане ещё раз видели черного рыцаря: он промчался по улицам города. Затем о нем услышали уже много лет спустя. Тогда в Центральной Америке разразилась война; возглавив отряд добровольцев, он участвовал в войне против индейцев и погиб в одном из боев вместе со всем своим отрядом, отражая нападение язычников.
СКАЗОЧКА
Давным-давно один материк на земле назывался «Много шуму, да мало толку», и было на нем королевство «Молчок».
Как и всюду, над королевством светили, сменяя друг друга, луна и солнце, но реки в нем были особенно широки, а суровые горы будили у его жителей склонность ко всему особенному и героическому. Жители сами назвали королевство «Молчок», ибо больше всего на свете они ценили слово. А так как словам здесь поклонялись, точно идолам, то и произносить их старались как можно реже. Вот отчего в той стране даже образование было направлено главным образом на воспитание у населения любви к здоровому труду, коммерции, спорту, а также к музыке и просто шуму, без всякого значения и смысла.
Жителей учили, что