эту пустынную местность. В бесчисленных ложбинах стояло болото, черное и вязкое, словно клей. Здесь водились жабы да крысы; временами, словно проталкиваясь сквозь густой воздух, залетала сойка и, подхватив моллюска, улетала прочь.
Равнину пересекала цепь холмов; на самом высоком из них круто вздымались к небесам угловатые и корявые каменные глыбы — остатки выветрившихся утесов. Прежде здесь простиралось море, теперь от него осталось только болото, глухое и стылое, чуждое и морю, и суше.
Много лет назад эти земли при странных обстоятельствах отошли во владение некоего барона Паоло ди Сельви. Путешествуя по свету и проходя проливом Эресунн, он направил свою яхту в эти воды, с тем чтобы разыскать в городе отца своего старшего боцмана, скончавшегося на экваторе от черной лихорадки. Восторженный, уверенный в себе, барон искрился весельем, когда сошел на берег. В лихо сдвинутой фуражке, по трапу спускался широкоплечий моряк с кривыми ногами наездника. Но вдруг налетел порыв ветра — в то утро дул свежий, пронизывающий ветер — и фуражка шлепнулась прямо в воду. Ужас охватил матросов от такого зловещего предзнаменования, а он стоял среди них с непокрытой головой и смеялся.
У него был курносый нос со вдавленной переносицей, близко посаженные раскосые глаза; их светло-серая прозрачность, казалось, противоречила женственной мягкости губ и плавному звучанию голоса. Барон отправился в город кружным путем; он ехал на вороном жеребце вслед за упряжкой мулов, тащивших повозку с двумя сундуками для старика: один с вещами, оставшимися после боцмана, — на память о покойном сыне, другой — набитый японским шелком, индийским жемчугом, драгоценными камнями и сибирскими мехами. И двух часов не прошло, а он уже возвращался один коротким путем через равнину; смеясь и посвистывая, он рысью скакал по незнакомой местности. Никто не знает, что тогда случилось средь бела дня. По-видимому, на краю болота барон спешился и побрел по песку и трясине. Только под утро нашли пропавшего: он лежал на скале навзничь, без каких-либо признаков жизни, перемазанный глиной и покрытый водорослями; лицо у него раздулось, оно пылало и было усеяно волдырями, точно обожженное, а на правой руке и предплечье свисали лохмотья содранной кожи. Бесчувственное тело уложили на носилки, отнесли через пустошь к ближайшей проезжей дороге, реквизировали телегу с сеном и доставили барона в город. Через неделю ожоги зажили. Барон не помнил, что с ним произошло. И только больничные сестры рассказывали, что к вечеру в глазах у него появлялось выражение страдания и ужаса, а иногда он заслонял лицо рукой и жалобно стонал. Оправившись от болезни, барон подарил свою яхту первому штурману, распустил команду, а сам остался жить в городе.
Сначала он поселился в южной части города, в доме на самой окраине. Он жил здесь среди певчих птиц. И ни с кем не общался. Спустя несколько месяцев он переехал к городской стене, в ветхое строение, из которого открывался широкий вид на окутанную болотными испарениями пустошь. Барон совсем изменился, стал замкнутым, нелюдимым, подолгу сидел на городской стене или гулял по ней, а то отправлялся верхом по дороге к морю. Так прошел почти год, но вот однажды утром он появился в городе; на рыночной площади он справился, где живет архитектор, отыскал его и без лишних слов поручил ему построить на пустынной равнине дом. Скрестив руки на груди, барон сказал, что торопиться не следует: дом надо построить на самом высоком холме, вокруг скалы; пусть это будет укромный замок, уютный и богато украшенный.
Через полгода он собирается привезти в этот замок молодую супругу.
И вот на равнину потянулись дорожные строители; надежно утрамбовав почву, они проложили в сторону от шоссе к скале дорогу; по ней с шумом наехали каменщики, разметили холм, врыли столбы и построили вокруг скалы, которая поднималась на высоту второго этажа и свободно проходила сквозь жилые помещения, просторное вытянутое здание из серого известняка, с цветными окнами, как в церкви, с изящными башенками. Так посреди запустения вырос замок; строители не могли удержаться от насмешек, горожане лишь покачивали головами.
Наконец стены и комнаты замка были заполнены дорогой старинной утварью. Прошло ещё немногим больше месяца, и барон привез в замок из чужедальних стран молодую жену. В первый раз о ней заговорили, когда она появилась в городском театре. Смуглолицая португалка, совсем ещё девочка, она ни на шаг не отходила от своего мужа, а он снова был весел и совершенно всех очаровал. В тот вечер они танцевали в зале городского собрания. Барон, сложив губы трубочкой, что-то насвистывал в танце, поглаживал свою окладистую каштановую бороду и, посмеиваясь, всем показывал рубцы от ожогов на правой руке. Во второй раз о португалке услышали уже неделю спустя, когда среди ночи из замка верхом примчался гонец, забарабанил в дверь к доктору, вытащил его из дома и доставил на пустошь к бездыханному телу молодой женщины. Она лежала в темном коридоре возле спальни, в ночном одеянии, с посиневшим лицом. Рядом на полу догорала свечка: видимо, она держала её в руке, когда выбегала из комнаты. Барон смотрел на доктора застывшим взглядом, на вопросы не отвечал, ничем не выдавал своего волнения. Из обрывочных слов рыдающей горничной удалось узнать, что чужестранка давно страдала сердечным недугом. Доктор установил: смерть наступила от закупорки легких.
Спустя три недели барон снова появился в городе. Его стали принимать в обществе. Всё чаще он наведывался в город, ездил на охоту, участвовал в состязаниях, ходил на бега, а по вечерам за бокалом вина рассказывал о своих путешествиях и приключениях. Потом горожане часто видели его, веселого, восторженного и мечтательного, в компании солдат и матросов, как вдруг в один мартовский день он, взяв двух матросов, опять отправился в плаванье. А через полгода барон прислал своему управляющему письмо, в котором приказывал обить стены жилых комнат зеленой тканью, постелить зеленые дорожки, а на женской половине поставить букеты орхидей.
После восьми месяцев отсутствия барон воротился из странствий. И снова с молодой женой. Вторую жену барона в городе никто не видел. Как-то утром её нашли мертвой; она лежала во дворе замка, в черной амазонке, зажав в руке хлыстик, бледное гордое лицо прикрывала вуаль.
Теперь стоило только мрачному барону появиться в своем черном кожаном одеянии на улицах города, как в народе, среди матросов и слободских рабочих, начинали перешептываться; дети при виде его громко вскрикивали, бросали вслед ему камнями, метили из рогаток в его жеребца.
Дочь члена муниципалитета,