1957 года, № 16218, с. 3
Тот, который не боялся
Мы все непрестанно говорим о борьбе с большевизмом. Но изредка находятся и люди, которые действуют. Что происходит тогда?
15 апреля в Париже был взорван книжный магазин «Глоб» на улице Бюси, центр торговли советскими книгами и пропагандной коммунистической литературой на французском и на иных языках. От здания остался лишь обугленный каркас, не восстановленный и посейчас.
В ту же ночь была сделана попытка взорвать и другое малопочтенное учреждение: бюро общества франко-советской дружбы на улице Ла Вриньер. Говорят, были предприняты и террористические акты против советских посольства и торгпредства по инициативе загадочного «Фронта Освобождения Прибалтики».
Прямым последствием явилось убийство 23 апреля в городе Мо под Парижем молодого русского эмигранта Петра Кострицкого; его тело с двумя пулевыми ранами было обнаружено на площади около памятника писателю Шарлю Пеги[182]. «Русская Мысль» посвятила происшествию миниатюрную заметку в номере от 26 мая под курьезным заглавием: «Кто убил Пьера Кострицкого?» («Русская Мысль», как известно, думает по-французски).
Ну, кто убил, оно, положим, ясно. Убили большевики. Через кого было совершено гнусное преступление, – через засланного из СССР агента, французского коммуниста, эмигрантского провокатора, – иной вопрос. Найти фактического исполнителя – дело полиции. Очень ли она будет искать – зависит от соображений политической конъюнктуры: поимка виновного может превратиться в неприятный международный скандал.
Тягостна атмосфера липкого страха, обволакивающего злодеяние, положившее конец короткой жизни идеалиста, принимавшего прямолинейно и всерьез наш общий долг антикоммунистической активности.
– Не расспрашивайте про это, а, главное, – не пишите… Опасно… Как бы чего не вышло… – вот что я слышу отовсюду.
31 мая состоялась в церкви Русского Христианского Студенческого Движения на Оливье де Серр панихида по покойному, – «в 40-й день трагической смерти». К моему удивлению на ней собралось меньше 20 человек. 5–6 девушек, 3–4 молодых человека, несколько дам и мужчин постарше… при полном отсутствии сколько-либо известных представителей парижской русской колонии!
Еще более трогательно и раздирающе звучали в интимной, полусемейной обстановке слова молитвы, к которой я присоединился всем сердцем: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего…»
Увы, – и здесь! – царили те же если не страх, то чрезмерная осторожность!
– Лучше не говорите ничего в печати…
Лучше для кого?! Лучше для наших врагов… Это они боятся правды и света, это им нужны молчание и тьма… Наш испуг есть их сила!
Но они сами себя разоблачили: они боятся не слов (хотя честную информацию они очень не любят тоже…). Они боятся, для себя, физического насилия, которое так любят применять к другим!
Даже маленькая горсточка мужественных людей вызвала у них такой ужас, что они не остановились перед нарушением законов иностранной державы и вновь ухватились за старые, испытанные методы, столь хорошо сработавшие когда-то в отношении генералов Миллера[183] и Кутепова[184].
Даже священник не сумел назвать мне отчества покойного, а молодежь и тем более:
– Для нас он всегда был просто Петя, – ответила мне одна из девушек, Кострицкий, погибший в возрасте 28 лет, воспитывался в детском доме в Монжероне. Его отец, русский эмигрант, был родом из Одессы. Почему же Фронт Освобождения Прибалтики? Выясняется: его мать, умершая при рождении ребенка, была латышка. Напрашивается предположение, что он просто искал людей дела, готовых на активные, опасные шаги, – и пошел за теми, которых встретил.
Уклоняясь от разговоров один из присутствовавших друзей жертвы посоветовал мне молчать и, уж если я хочу что-то сделать, молиться. Но пусть, по меньшей мере, имя героя, павшего за свои убеждения, будет известно (в неизуродованной форме!) русскому рассеянию, – дабы могли помолиться и другие.
Конечно, – обойдется он и без наших молитв… Дай Бог каждому из нас такую смерть, – мученическую смерть за идею от рук врагов рода человеческого, – во искупление наших вольных и невольных грехов!
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 21 июня 1977 года, № 1425, с. 1
Клюква о Бретани
Нам известно, из «Иванова Павла»[185], что:
Вся история мидянЕсть один сплошной туман.
У бретонцев дело обстоит лучше. Сошлемся на 4 книги под одинаковым заглавием «История Бретани», изданные по-французски за недавние годы: Алэна дю Клезиу и Шарля де Колана[186] (Сен-Бриё, 1941), Анри Ваке (Париж, 1964), Жозефа Шардронне (Париж, 1965) и аббата Пуассона (Ренн, 1966). Жаль, что редактор «Нового Русского Слова» А. Седых[187] явно не заглянул ни в одну из них при составлении статьи «Террор автономистов в Бретани и на Корсике», помещенной в номере от 1 августа с. г.
Иначе он избежал бы ляпсусов, какие и в «Русской Мысли» попадаются не часто. Например: «Бретонцы – англосаксонского происхождения, имеют свой язык, схожий с кельтским, и свою литературу». Тут всё неверно. Бретонцы ничуть не англосаксы, а потомки коренного кельтского населения Британии, бежавшие в VI веке за море после упорной борьбы со вторгшимися в их страну с материка тевтонскими язычниками.
Вот почему и их новая родина получила латинское название Britannia Minor, переделанное в дальнейшем в Бретань. Тогда как название области Корнуаль (вокруг города Кемпера) сохраняет память о Корнуэльсе, откуда главным образом шло переселение. Отчего, естественно, и язык их не «схож» с кельтским, а представляет собою один из живых кельтских языков. Он очень близок к валлийскому языку обитателей Уэльса; в более далеком родстве он состоит с гаэльским языком Ирландии и горной Шотландии.
Странно выглядит фраза: «Было здесь в девятом веке Бретонское герцогство». В IX веке было как раз не герцогство, а королевство (основанное доблестным Номеноэ[188]); герцогство же началось с 937 года, при Алэне Кривобородом, и закончилось в 1491 году, ввиду вынужденного силою оружия брака Анны Бретонской с французским королем Карлом VIII.
В целом, прошлое Бретани рассказано автором кратко, сбивчиво и нечетко. Ошибочно и его представление, – впрочем, широко распространенное, – будто бретонцы чуть не сплошь рыбаки и моряки. На деле, это относится лишь к жителям побережья, а внутренняя часть провинции заселена крестьянами, которые нередко за всю жизнь не видят моря.
В скверной транскрипции даны названия двух бретонских политических организаций: Гвенн Ха Ду вместо Гвенн а Дю (т. е. «Белое и черное») и Брейц атау вместо Брейз Атао (т. е. «Бретань навсегда»). Удивляешься невольно почему А. Седых говорит о старых организациях, а не упоминает теперешних боевых и активных бретонских группировок, как Строллад ар Вро и Эмсао?
Фальшиво звучит и следующий пассаж: «В школах детям не преподают местный диалект, на котором говорят дома». Бретонский язык никак не диалект; он в такой же мере отличается от французского, как немецкий или греческий. В нем самом есть 4 больших наречия и ряд мелких говоров; но имеется и литературная общая форма.
Переходя к содержанию статьи, она весьма враждебна бретонским патриотам. Сие типично для русской эмигрантской прессы, подсознательно отождествляющей все местные национальные движения