от прежних служителей, – ответил Инанис, возвращая королевскому шпиону любезную улыбку.
Просветитель чувствовал, что птичник нервничает, и пытался распознать, что это: обычный страх того, кто оказывается в тылу врага, или что-то происходило не так, как было задумано? Просветитель Сервил мысленно записывал свои наблюдения для разговора с Айл-просветителем, не переставая вести светскую беседу с гостем.
На пороге библиотеки, явно стараясь, чтобы его голос звучал небрежно, Милвус Им-Онте сказал:
– Я слышал, что в Синтийской Республике книги о Защитнике сжигают. Это известие очень обеспокоило Сэйлори. Кроме того, поступают сведения о том, что многие синтийцы, приезжая в Шестисторонее, относятся неуважительно к вашим служителям. Что вы об этом думаете, просветитель?
Вот уже что-то настоящее. Синтийцы. Интересно, к чему. Инанис коротко взглянул в сторону собеседника и ответил ровно и сдержанно:
– У меня нет таких сведений, лори. До нас редко доходит информация даже из Горной стороны.
– И всё же, как бы вы отнеслись к такому? – неосторожно принялся настаивать птичник.
В голосе просветителя прозвучало точно отмеренное сдержанное недовольство:
– Лори Им-Онте, у нас в Ледяном Замке не принято высказывать своё мнение обо всём, что случайно попало в круг разговора. Равно как и осуждать кого-либо, не имея к тому ясных причин и оснований.
Птичник смутился, осознав, что сработал слишком грубо, и поспешил, пробормотав извинения, сменить тему на обычный обмен примечаниями к увиденному.
Просветитель Инанис был всерьёз обеспокоен, но, с какой бы стороны он ни смотрел на странный интерес королевского шпиона к синтийцам, не мог построить хотя бы одно предположение так, чтобы оно не начинало разваливаться. И непрошенная тревога не желала отступать ни от одного из многих известных служителям видов мысленного оружия. Поэтому к началу занятий у слушателей третьей ступени Инанис чувствовал себя так, как будто мучительно долгий день уже подходил к концу.
Тео, как обычно, сидел у окна. Весенний день ловко обрисовывал его бледное лицо и тёмные взъерошенные волосы, превращая в чёрно-белую иллюстрацию. Солнечное тепло наконец добралось и до Горной стороны, и за окном вовсю звенела и сверкала капель. Слушатель смотрел в это окно и немного, краем губ, улыбался – наверное, именно эта улыбка переполнила чашу терпения Инаниса. Он почувствовал мутные волны гнева, подступающие к горлу. И сказал с обманчивой любезностью:
– Слушатель Тео, если тебя не затруднит, приведи нам пример регрессивного сорита. Уверен, что ты размышляешь о чём-то более важном и сложном, пока мы тут повторяем элементарные логические фигуры. Но всё-таки.
Слушатель Гранций оскорбительно медленно вернул свой взгляд из окна в зал для занятий. Поднялся, посмотрел равнодушно на Инаниса, на слушателей, которые в наивном удивлении наблюдали за ним, и сказал:
– То, что считается истинным, не вызывает сомнений. Всё, что говорят просветители в Ледяном Замке – истинно. Там, где нет сомнений – нет веры…
Тео замолчал, а слушатели, – прежде всего, те, кто хорошо усвоил логические фигуры, – застыли в ужасе. Несмотря на солнечный весенний день, в зале как будто похолодало. Тео держался за край деревянного стола и смотрел на свои руки, обветренные от ночных прогулок по галерее, бледные и как будто чужие. Как и слова, которые он должен был произнести, что толпились, окружали его тенями, насмешливо показывали пальцами.
Луч солнца, выбравшись из-за бастиона Серых Стражей, без спроса проник в зал для занятий слушателей третьей ступени. Тео зажмурился от яркого света и резкого воспоминания: он идёт по своему родному городу Морской стороны на рассвете, возвращаясь с ночного выхода на рыбацкой лодке, чувствуя, как всё его тело растворяется в свежем утреннем воздухе, вместе с запахом водорослей и осевшей за ночь пыли, и улицы пустынны – никто, кроме лёгкого бриза, ещё не прошёл по их гладким камням, – и вдруг, застав его врасплох, от поверхности моря отражается первый луч солнца и коварно ослепляет раннего прохожего, захватывает всё его внимание, громогласно, бесстрашно и весело провозглашает новый день…
Непрошенное воспоминание отдавало горечью – и всё же, оно было прекрасно, и Тео с большим трудом удержал крайне неуместную улыбку. Стоять под пристальным ненавидящим взглядом Инаниса стало тяжело. Последние несколько дигетов слушатель спал урывками, часами блуждая, словно пленник Окло-Ко перед окаменением, по лабиринтам Ледяного Замка, а вечерами пропадал в библиотеке, забывая на это время всё вокруг. И в одну из ночей, когда усталость наконец достигла предельной концентрации и он уснул на несколько часов, ему приснился сон. Настолько реальный, что, проснувшись, Тео ещё долго смотрел перед собой в каменный потолок комнаты, отделяя густые слои сна от того, что происходило на самом деле.
А сон был очень простой, не яркий, словно не картина, а книга. Снилось Тео, как будто он попал в Ледяной Замок в будущем, несколько десятков лет вперёд, и он может ходить и смотреть на всё, но его никто не видит. Одна из слушательниц – худенькая, похожая на подростка – с лампой в руках осторожно пробиралась в библиотеку и читала по ночам какие-то книги. Потом она долго задумчиво смотрела сквозь Тео в окно, где крупными хлопьями падал снег будущего. Она хотела кому-то рассказать о том, что было для неё важно. Но друзья советовали ей: «Ты что, даже сам просветитель Тео, когда был слушателем, не смог ничего сделать, а тебе куда? Только навредишь себе, вот увидишь!» И слушательница согласно кивала, собирая книги для занятий в свою старую сумку. Лежала ночью в кровати, даже не пытаясь закрыть глаза, но больше никуда не ходила…
Этот взгляд – застывший, полный немого отчаяния и сожжённой надежды – преследовал Тео. Нужно было что-то сделать, избавиться от него. Заменить чем-то, пусть и ещё худшим. Но он не мог оставить этот сон без ответа.
– Ну что же ты, Тео, продолжай, – послышался голос Инаниса. – Хотя если не хочешь, не нужно. Я понял, что ты вполне освоил тему силлогизмов – впрочем, как и любую другую. Но также я понял, что ты хочешь о чём-то сказать слушателям. Сейчас самое время.
Тео посмотрел вокруг и тихо, неуверенно, но с пугающей серьёзностью стал рассказывать, выплёскивая всё, что не давало ему спать, что обрывало даже крепкие невидимые нити, протянутые между служителями Защитника, что мучило его, как жажда жизни мучает бабочку, залетевшую в комнату и бьющуюся о стекло до тех пор, пока её тонкие крылья не истреплются от этих ударов. Он рассказывал о том, как начал изучать первоисточники Жизнеописания, которые никогда не рекомендуются к изучению слушателями, как нашёл несоответствия, как разработал целую систему, скрупулёзно собирая факты-доказательства, как пришёл к выводу о том, что Жизнеописание было изменено и в первоисточниках Защитник был человеком, а не сущностью из другого