Вскоре после рассвета, с той стороны, куда ушло накануне войско, показался темный дым. Ветер донес до небольшого отряда оставшихся в лагере людей запах гари и жженых тряпок, запах дегтя и опаленного дерева. А затем — запах сгоревшей плоти.
Теперь уже не одна Иштар всматривалась в горизонт, в ожидании неведомо чего. Сторожившие ее хазары, несколько лекарей, пара дюжин воинов и рабы вглядывались вдаль вместе с нею и пытались по знакам прочитать исход схватки.
Едва отгорел рассвет, и набежавший ветер разогнал душное, смрадное облако запаха, пришедшего с поля боя, как небо заплакало. В степи начался дождь. Когда первые капли упали ей на темечко, Иштар сперва даже не поверила. Погрешила на птицу да на собственное изображение. Но потом в пыли появились темные круги, и прочие хазары стали задирать к небу голову.
Сперва мелкий, вскоре он зарядил сплошной стеной. На памяти Иштар, зимой в степи дожди не шли никогда. Она ни одного не видела за всю свою жизнь. И без того на диво мягкая выдалась зима: ни ветер лютый не бушевал почти, ни морозы не сковывали жизнь на долгие седмицы. Уже второй раз подряд миновали их те холода, которыми любили пугать молодежь старики.
Но дождь...
Не прогневался ли на ее отца еще и Великий Тенгри? Ни один хазарин не скажет, что дождь во время битвы — то милость Богов.
Среди мужчин прошел шепоток, другой, третий, и Иштар вся обратилась вслух. Она намокла уже изрядно, но в палатку не уходила. Боялась пропустить, коли заговорят они о важном. А вдруг решат от Багатур-тархана прямо сейчас отречься? По всему выходило, что не сопутствовала ему уже прежняя удача. А кому же нужен такой вождь?
Слишком хорошо это было бы, потому Иштар всерьез и не надеялась на подобный исход. Лишь в мечтах его воображала.
Но дождь и впрямь растревожил воинов. Все сошлись на том, что не быть добра от такой погоды.
— Может, русы захлебнуться, — засмеялся один из стражников Иштар, и его смех подхватили другие хазары.
Она же прикусила губу, надеясь, что в грязи увязнет отцовская лошадь да сбросит своего седока на землю.
Дождь прибил запах гари к земле, и даже пыль уже не поднималась к небу в той стороне, где шла битва. Лишь косые полосы разрезали вдали небо, и неподвижное облако серого тумана висело над степью.
— Что мой отец приказал вам на случай, если проиграет? — спросила Иштар, постаравшись, чтобы голос прозвучал равнодушно и беспристрастно.
Опасно ей было задавать такой вопрос, но она хотела знать. Не мог же Багатур-тархан об этом не подумать?..
Отец всегда был осторожен и предпочитал просчитывать все на несколько шагов вперед. Впрочем, в последнее время и он стал слишком самонадеян, совершил несколько ошибок одну за другой. Потому и в немилость новому Хазар-Кагану угодил. Все из-за непомерной гордыни.
— Отчего ты спрашиваешь о таком, хатун? — стражнику ее вопрос не понравился. Крепче сжав ладонь на рукояти копья, он повернулся и недовольно поглядел на Иштар.
Та обхватила себя за плечи руками, чтобы казаться слабее, и тихо произнесла, непрестанно дрожа.
— Мне страшно. Вот и всякие мысли лезут в голову.
— Ступай-ка ты тогда лучше в шатер. Да подыщи себе сухой кафтан. Вон, промокла вся, — и стражник насильно подтолкнул ее в спину в сторону палатки.
Он приоткрыл ей полог, и у Иштар не осталось другого выхода. Пригнувшись, она послушно шагнула вовнутрь и опустилась на толстую шкуру. Дождевые капли скользили по ее лицу, и вода стекала с ее мокрых волос на землю.
Она завязала свои косы в тугой узел и покрыла голову платком, плотным жгутом завязав концы. Скинув на землю насквозь мокрый кафтан, Иштар надела другой — попроще, но потеплее. Ее била крупная дрожь: то ли от страха, то ли от холода. Она уже и сама не могла разобрать.
Стены палатки приглушали доносившееся снаружи звуки, и теперь она не могла смотреть на небо, пытаясь угадать, что происходит там, где Багатур-тархан сражался с русами. Иштар чувствовала себя так, словно ее отрезали от внешнего мира, и она оказалась в полнейшем одиночестве в клетке. Хотя раньше палатка ее никогда не тяготила, и она с удовольствием скрывалась в ней от всех прочих.
Она не знала, сколько прошло времени, когда ее внимание снова привлек знакомый шум. Но она как раз согрелась, когда поверх кафтана завернулась еще и в меховую шкуру.
— Стрелы, стрелы! — заорал стражник, к которому она была привязана веревкой, и в его голосе явственно прозвучал страх.
Раздались первые людские вскрики и стоны раненых. Засвистели в воздухе стрелы. С тошнотворным звуком вспороли копья человеческую плоть. Разнеслось вокруг испуганное, лошадиное ржание, а следом — топот копыт.
Зажав уши, Иштар ничком бросилась на шкуру и приникла к ней, затаившись. Она не слышали ни звука рога, ни боевого клича, на губах с которым шли на гибель войны. Ничего не нарушало тишину, кроме грохота, когда падали на землю тела, да скрежета стали.
— Иштар!
Она не поверила сперва, когда услышала голос Барсбека, посреди всего звона, и шума, и криков раненных. Подумала, что помстилось, что в ожидании тронулась рассудком, вот и кажется теперь всякое.
— Иштар! — снова позвал он, и она почувствовала, как быстро-быстро забилось сердце.
Она уже подскочила на ноги, когда веревка, за которую она была привязана, натянулась. Кто-то дернул ее с той стороны палатки, и Иштар рухнула на землю словно подкошенная. Волоком она проехала по шкуре, отчаянно пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь, и врезалась в полог палатки, который натянулся так, что заскрипели удерживающие его палки. Но сила, с которой ее тянули, была велика, и в конце концов Иштар невольно снесла палатку и оказалась снаружи. Там она увидела, что стражник с ее веревкой в руках вскакивает на коня.
Она громко, на разрыв закричала и беспорядочно зашарила вокруг руками, ища нож, меч, наконечник копья — что угодно, чтобы перерубить веревку. Удерживающий ее хазарин обернулся на мгновение, и по его лицу расползлась презрительная гримаса. А затем он ударил пятками коня, и Иштар, крик которой так и застыл в воздухе, прикрыла глаза, приготовившись к неминуемой смерти.
Ей навстречу летела земля из-под лошадиных копыт, проносились справа и слева палатки и перекошенные от ужаса лица мертвых воинов. Поначалу лошадь стражника шла медленно, но с каждым шагом она все набирала и набирала ход, и Иштар ощущала, как истончается, рвется на спине плотный кафтан, который она надела. Ногу, за которую цеплялась веревка, она и вовсе уже не чувствовала — из-за боли казалось, что ее уже оторвали.
Все закончилось так резко, что она и опомниться не успела. Со свистом стрела перерубила веревку, и на мгновение Иштар повисла на тоненьком волоске. Но с глухим звуком лопнул и он, и вторая стрела Барсбека настигла стражника. Застонав, тот свалился с коня, словно мешок, и к моменту, как коснулся земли, был уже мертв. Стрела с наконечником-полумесяцем перерезала ему горло, и он захлебнулся собственной кровью.
Прямо над Иштар раскинулось бесконечное, необъятное небо. Она не могла пошевелиться. Только чувствовала, как бегут и бегут по щекам слезы, пока не увидела склонившегося над нею Барсбека. До своего последнего дня не забудет она ужас на его лице, когда он посмотрел на нее. И тотчас дикий, первобытный страх сменился небывалым облегчением. Барсбек рухнул рядом с ней на колени, обнял за плечи и прижал к своей груди, качая, словно дитя.
Вокруг стояла пронзительная тишина, нарушаемая лишь несвязным бормотанием мужчины.
— Я убил бы его еще тысячу раз, — шептал Барсбек в исступленной злобе, а у Иштар даже не было сил, чтобы поднять руку и погладить его по грязной, закопченной, покрытой пылью и потом щеке.
«Я жива», — хотела шепнуть она, но из губ вместо слов вырвался лишь тяжелый стон. Она моргнула и поняла, что все еще плачет. Ей хотелось сказать ему, как она отчаянно ждала его и надеялась, но голос не слушался. Иштар могла лишь смотреть Барсбеку в глаза и тонуть, бесконечно тонуть в любимом взгляде.