«Иисусе всемилостивый! — воскликнула про себя Бьянка. — Слава Исиде!»
Несмотря на отчаянное нетерпение досмотреть альбом до конца, Бьянка ощущала в себе некое предчувствие и через несколько страниц убедилась, что угадала верно — там она увидела Леонардову плащаницу! Это был плод великого сговора, в который и она внесла посильную лепту. Неужели маэстро и выслал ей этот воистину драгоценный сундук?
Бьянка бросилась обратно к подарку и на стопке оставшихся внутри книг нашла сложенное и запечатанное красным воском письмо на пергаменте. Она прижала послание к сердцу, медленно, словно невеста, шествующая к алтарю, подошла к окну, взломала печать и при тусклом свете зимнего дня начала читать.
Бьянка, милая моя девочка!
Как тебе нравится мой сундучок с сокровищами? Какая книга тебе более всего по душе? Здесь собраны все мои любимые. «Тимеем» я зачитывалась еще в детстве. Надеюсь, я обеспечила тебя чтением и переводом не на один месяц, а то и на год. Кажется, ивриту тебя не обучали, значит, тебе предстоит выучить и новый язык.
Передаю тебе на хранение дневник Леонардо, где зарисованы наши труды по созданию богохульной плащаницы. Я слышала, ее теперь выставили в Турине и к ней стекаются толпы паломников. Если захочешь прочитать записи в альбоме, поднеси его к зеркалу. Я высылаю тебе их с двоякой целью. Думаю, вернее человека на всем свете не отыщется и наша тайна будет у тебя под семью замками.
Но в придачу я хотела бы напомнить тебе, Бьянка, — и это гораздо важнее, — чтобы ты не переставала быть прежней, сердечной и смелой правдоискательницей. Как я понимаю, парки не одарили тебя ни любящим супругом, ни собственными детьми. Догадываюсь, что порой тебя, впечатлительную душу, в отсутствие друзей гнетет одиночество. В таком состоянии очень легко забыть о своем истинном достоинстве, умалить свою ценность.
Я никогда не забуду тот день, когда ты решилась спуститься с нами в затхлый подвал, где хранилась ваша семейная реликвия, и отперла нам золотым ключиком дверцу в тайник. Ты тогда подвергала себя опасности, которая могла стоить тебе жизни. Не забывай, что плащаница сама по себе — обычный кусок холстины, но твои воля и разум сотворили из нее оружие, насмерть поразившее нечестивого флорентийского изверга.
Черпай утешение в подобных воспоминаниях, Бьянка. Так наставлял меня перед кончиной Лоренцо, этим теперь я и живу. Ты победительница, храбростью сравнимая с доблестным рыцарем в жестоком бою.
Я заготовила тебе еще один подарок. Ты найдешь его в железной коробочке на дне свадебного сундука моей матушки. Там и рецепт приготовления сладкого лакомства, и непременный его компонент — шарики из горькой смолки. Положи такой шарик в пирожное, и твои стылые покои вмиг исчезнут, уступая место неземному сиянию, божественным звукам и любованию сказочными мирами вокруг и внутри тебя.
Я буду писать тебе из странствий до тех пор, пока мои стареющие пальцы будут в силах удерживать перо.
За сим остаюсь, твоя подруга и единомышленница,
Катерина.
БЛАГОДАРНОСТИ
Собирая материал для «Синьоры да Винчи», я перерыла не одну дюжину книг об итальянском Возрождении и его ярчайших представителях, но главным и бесценным вдохновляющим стимулом в избранном мною направлении послужили две из них. Они и пролили свет на особенности того периода, которые я отношу к так называемому теневому Возрождению.
Блещущие компетентностью и помимо того чрезвычайно интригующие произведения: «Разоблачение тамплиеров» и «Туринская плащаница», написанные Линн Пикнетт и Клайвом Принсом, — открыли мне малоизвестную «вселенную во вселенной». Доселе неведомые мне философские и эзотерические мотивы побудителей и родоначальников Возрождения — в особенности Леонардо да Винчи в связи с историей Лирейской плащаницы (впоследствии получившей название Туринской) — произвели прорыв в моем восприятии тех событий и в буквальном смысле вывели меня и моих персонажей на сюжетную тропу.
Пикнетт и Принс не только сопоставили и сравнили наиболее обоснованные предположения и догадки по поводу величайших тайн той эпохи — они пошли дальше.
Когда дело коснулось доказательства их собственной гипотезы о том, что Леонардо да Винчи приложил руку к изготовлению фальшивой плащаницы, списав лик Христа с самого себя, они месяцами проводили научные опыты, устроив в своем гараже кустарную камеру-обскуру и экспериментируя с гипсовыми манекенами, различными химикалиями и солями, которые к XIV веку были уже известны в Европе. Исследователи не прекращали своих упорных попыток и претерпели множество неудач, прежде чем убедились — и убедили меня! — что Леонардо не только мог выступить организатором и создателем подобного обманного шедевра, но, вполне возможно, действительно им являлся.
Обе эти книги натолкнули меня на мысль, что и Дэн Браун на стадии сбора данных для «Кода да Винчи», вполне вероятно, почерпнул из них полезные факты, что, по-моему, служит наилучшей рекомендацией трудам Пикнетт и Принса.
Мне очень повезло с вдохновителем образа Леонардо. Им стал мой старинный дорогой друг, художник и философ из Лос-Анджелеса Том Эллис. Второго такого одаренного человека я не встречала. Том щедро обогащает нашу жизнь своими безумными эклектическими шедеврами. Он большой интеллектуал и эксцентрик, яркий и экстравагантный. С Леонардо его роднит легкий нрав, благоговение перед Природой и неутолимая жажда проникнуть в глубинную суть религии, сексуальности, психоделики и различных состояний человека. Создавая в книге образ гениального маэстро, я избрала Тома Эллиса за эталон, и книга от этого только выиграла.
В особом долгу я перед своей матерью Скиппи Рутер-Сайтомер. В 2006 году она удалилась от нас в знаменитую общину для престарелых «Небеса» в Южной Флориде. Если бы не она, мне бы никогда не убедиться на собственном опыте, что бывают такие матери, как Катерина, — те, что неизбывно верят в своих чад и принимают их со всеми изъянами. Скиппи была добра ко мне и бесконечно щедра на любовь. Она умела жертвовать без мученичества. Эта женщина не сгибалась под ударами судьбы и не прекращала духовно развиваться. С годами она, как ни странно, не только не закоснела в своих убеждениях и рассуждениях, а, наоборот, приобрела гибкость. Ничто не могло покоробить ее, она оставалась смешливой, а к восьмидесяти девяти годам выучилась ругаться, как последний матрос. Скиппи одобряла героинь всех моих предыдущих книг, но Катерина, я думаю, по-настоящему полюбилась бы ей — в синьоре да Винчи она нашла бы свое воплощение, ведь наиглавнейшим достижением в жизни для нее стало материнство.