должен был знать, что война была выиграна благодаря психологическому перелому в народе, ставшем на защиту своего бытия и своего отечества, а вовсе не коммунистического режима.
Возрождение национального сознания, стремление к российской культурно-исторической и государственной традиции, а не «вдохновляющая роль коммунистической партии», о которой говорило Постановление, были главными стимулами того огромного патриотического подъема, который привел к победе.
Нет оснований утверждать, что Жуков в 1957 году замышлял бонапартистский переворот, на что намекал Малиновский на XXI съезде, говоря о нем, как о «новоявленном бонапарте».
Маршал Жуков сделался жертвой того неснимаемого противоречия между армией и партией, которое (как мы говорили в главе XIV) возникло одновременно с созданием Красной армии в 1918 году.
«Пролетарская» или «социалистическая» культура, будучи фикцией, не способна формировать как подлинно-коммунистической интеллигенции вообще, так и «своего родного командного состава», как указывал, в частности, еще Тухачевский. Отсюда неизбежное стремление крупных военных, познавших на опыте природу войны и армии, к единоначалию и к воспитанию кадра армии на основе национальной культуры, к «отрыву» армии от партии.
Это стремление было, есть и будет. Оно находится в глубоком противоречии с партийной политикой по отношению к армии, которая, несмотря на уступки во время войны, в течение всех сорока лет зиждется на дуализме в командовании и управлении и на смеси «пролетарского интернационализма» с псевдоидеей о «социалистическом отечестве» в воспитании.
Стремление маршала Жукова выйти из этого противоречия, не попытавшись устранить первопричину — господство коммунистической партии над армией и страной, привело к тому, что он стал жертвой заговора своих коллег по высшему партийному органу.
С падением маршала Жукова Хрущев внешне как будто бы добился полной победы над всеми своими противниками, как со стороны тянувшихся к сталинскому догматизму представителей группы Молотова-Маленкова, так и со стороны маршала Жукова, которого маршал Малиновский по явной указке Хрущева назвал на XXI съезде «зарвавшимся бонапартом».
Однако это не означает, что Хрущеву удалось восстановить для себя единоличную диктатуру сталинского типа. Расшатанные органы КГБ явно не в состоянии произвести чистку, сколько-нибудь напоминающую сталинские времена. Ни в народе, ни в восьмимиллионной партии нет страха перед Хрущевым. Правящий слой и партийно-политическая бюрократия готовы видеть в нем удобного гаранта своего положения, но в отношении самих себя не склонны терпеть никакого произвола.
Материалы декабрьского пленума ЦК 1958 года показывают, что, например, и такие лица, как Мацкевич и Семичастный, которым далеко даже до кандидатов в президиум ЦК, позволяют себе резко спорить с Хрущевым на заседании пленума и открыто настаивать на своем, не соглашаясь с его мнением.
С другой стороны, все поддерживающие его члены президиума ЦК, которые сыграли решающую роль в разгроме «антипартийной группы» — Кириченко, Ф. Козлов, Микоян, Кириленко и, быть может, некоторые другие, крепко связаны с верхушкой партаппарата тех организаций, из которых они вышли и на которые опирались в ходе внутрипартийной борьбы.
Проблема ревизионизма продолжает остро стоять на верхах партийного руководства и не может не вызвать новых вспышек внутрипартийной борьбы.
Проблемы реформизма глубоко вошли в психологию и политическое сознание многих членов восьмимиллионной партии, подавляющая часть которой принадлежит к военному и послесталинскому приему и пережила вместе со всем народом тот великий перелом в сознании, который начался во время войны и продолжался все послевоенные годы.
Проблемы революции, поднятые в подпольной и полу-подпольной атмосфере групповщины и кружковщины, получившие реальные перспективы после примера Венгерской революции, не могут не создавать в партии в целом «термидорианских настроений», в широком смысле слова, т. е. как стремление при первой возможности отречься от моральной и политической ответственности, которую несет коммунистическая партия перед всем народом.
Дальнейшее развитие этой проблематики определит внутреннее состояние и соотношение сил внутри самой партии, а это, в свою очередь, покажет, насколько она окажется способной быть инструментом власти над народом, исторический опыт и сознание которого глубоко изменились, особенно после событий Второй мировой войны.
Заключение
В 1957 году исполнилось 40 лет коммунистического властвования в России. В обращении «К народам Советского Союза», Верховный совет по указке ЦК объявил, что «Октябрьская революция сделала владыкой страны труд, а человека труда — хозяином родной страны, творцом своего счастья»[538].
Власть в который раз обещает в этом обращении … «обеспечить население в достатке продуктами питания, одеждой, обувью, всевозможными тканями, мебелью и другими товарами. В короткий срок мы можем покончить с недостатком жилья в стране, обеспечить всем гражданам хорошее жилище».
Обращение не стесняясь утверждает, что в стране существует якобы «подлинное народовластие».
Мы рассмотрели природу власти Ленина, создавшего сначала однопартийную диктатуру над народом, а потом установившего и в самой партии внутрипартийную диктатуру.
Через захват власти, гражданскую войну и военный коммунизм, коммунистическая партия после восьмилетней ожесточенной внутрипартийной борьбы пришла к единоличной диктатуре, открывшей страшный период сталинской тирании. После смерти тирана сразу снова началась борьба за власть на верхах партии, поныне еще далеко не закончившаяся. И теперь, когда развенчивается и разоблачается культ Сталина, когда нынешний первый секретарь растоптал вместе с авторитетом Сталина все авторитеты его ближайших сотрудников, в том числе и свой собственный, единственным авторитетом остался Ленин, — Ленин-победитель в захвате власти, во время гражданской войны, во время нэповского «отступления». И несмотря на то, что еще в конце двадцатых годов его сочинения в партии не без основания называли «ветхим заветом», было бы легкомысленно полностью отрицать его авторитет, было бы несправедливо утверждать, что Ленин ничего не создал.
Он был и остается создателем партии; не идеализируемого «авангарда рабочего класса», обладающего «внутрипартийной демократией», а того инструмента властвования, который в руках единоличного диктатора или узкой группы «коллективных» властителей является наиболее всеобъемлющим, тоталитарным аппаратом насилия, какой когда-либо существовал в истории.
И никто, ни один из свирепо ненавидящих друг друга конкурентов в борьбе за власть, никогда не покушался на этот страшный инструмент насилия, никогда не смел выступить открыто против того «культа партии», над которым работал Ленин непрерывно, всю жизнь, начиная со времени написания им «Что делать?», со времени, когда он увлекался идеями радикального народничества, идеями Ткачева и Чернышевского.
На культ партии не покушался никто. Даже Сталин, не оставивший камня на камне от ленинской партийной постройки, ликвидировавший всю ленинскую гвардию, никогда не пытался упразднить культ партии. Культ партии для всех тех, кто отталкивался от Ленина, живого или мертвого, всегда оставался незыблемым, ибо все партийные претенденты на власть знали, что нет власти над народом без партии, нет возможности без партийного аппарата осуществлять насилие. И Троцкий даже тогда, когда он видел свое дело проигранным, в