и конфиденциально сжал его пальцы в кулак. Рука Саши задержалась в руке Монти. У одного в кулаке был Древний Рим, у другого – Московия. Эпохально! Заключив этот обмен национальными символами, не имеющими никакого отношения к личной истории каждого из них (советский гривенник был ностальгичен скорее для меня), Саша с энтузиазмом принял предложение отужинать пойманной рыбиной у Монти. Я же уклонился: мне обычно хватало разговоров с Монти на первые полчаса – перспектива целого вечера в его компании внушала мне ужас. Солнце заходило. Становилось зябко. Сославшись на усталость, я вернулся домой к сэндвичу с холодной говядиной и стакану виски Famous Grouse перед телевизором.* * *
Саша вернулся лишь под утро. Он разбудил меня часов в шесть, в тот час, когда нас посещают сны, где прокручиваются в сюрреалистской версии события прошедшего дня. Пока я, кутаясь в халат, заваривал себе чай, Саша плескался под душем. Он вышел из ванны, обтираясь полотенцем. Я отметил про себя, как изменилась неожиданно его внешность. Обычно робкий и неловкий, он кружил сейчас в четком свинге боксера на ринге. Или я давно не видел его тела: затянутый в свои курточки и узкие джинсы, он казался тонким, как тростник. Выяснилось, что у него сильное тело – крепкие плечи, мускулистые ноги чуть ли не римского дискобола.
«Все решено».
«Все?»
«Мы едем в Россию», – сказал он, плюхаясь в кресло.
«Кто – мы?»
«Я и Монти. Монти назначил меня своим гидом».
«И по какому маршруту? Россия страна большая».
«Сначала в Москву. А оттуда пешком в Мурманск».
«Пешком? В Мурманск? – Я несколько опешил. – И в чем же цель вашего паломничества в эти святые места?»
«Джон завещал Монти развеять его прах в порту Мурманска», – сказал Саша, и в голосе его прозвучал вызов – непонятно, правда, кому и чему. Видимо, собственному чувству реальности: было нечто запредельное в сопоставлении двух имен – Монти и Мурманска. Однако завещание Джона, как оказалось, было вовсе не макабрической шуткой. Монти можно было лишь посочувствовать. Мало того, что этот атеист Джон посмертно довел его чуть ли не до инфаркта перевозкой трупа из Киля в Кентербери на кремацию. Теперь выясняется, что урну с прахом надо экспортировать за бывший железный занавес. Об этом даже Питер не подозревал. Я представил себе Сашу в качестве проводника-партизана, пробирающегося через города и веси, леса и болота России к Мурманску с урной Джона – священным Сосудом Каббалы, Чашей Грааля, Олимпийским Кубком его атеистической души. Теперь я понимаю, почему Монти, сталкиваясь со мной на улице, хватает меня за пуговицу, так сказать, и начинает рассуждать о России. Может быть, Джон был не только атеистом, но еще и коммунистом и посмертно стремился на свою идеологическую родину?
Я и тут ошибался.
«Дюнкерк», – сказал ему Монти, указывая на горизонт, когда я оставил их вчера вдвоем на пляже. На какой Дюнкерк указывал Монти, мне трудно сказать, поскольку в этот день французский берег, как я уже говорил, был скрыт в тумане. Вполне возможно, вместе с моим уходом со сцены развеялся и туман над морем. Саша утверждал, что никакого тумана вообще не было, и я с ним не стал спорить. Так или иначе, Саша с Монти стояли на берегу, взирая на горизонт, как Герцен с Огаревым на Воробьевых горах. Чуть позже – о клятве, которую они дали друг другу, но без темы жертвенности не обошлось с самого начала. Прежде всего Монти поведал Саше трагическую историю о высадке британских войск в Дюнкерке во Вторую мировую войну. Этот эпизод должен был подействовать на воображение Саши. Вполне сознательный взрослый юноша, он с подростковой одержимостью сочувствовал всем великим неудачникам, романтическим самоубийцам и безвестным героям. Он был как будто создан для культа «победоносных провалов» в английской истории.
Самый извращенный пример этого героического отношения к великой неудаче можно найти в истории английского крикета. Столетие назад англичане потерпели настолько оглушительное поражение в крикетном матче с Австралией, что английская команда с героическим самоуничижением сожгла все свои биты и урну с прахом отправила австралийским соперникам. С тех пор каждый год англичане пытаются как бы вернуть на родину эти сожженные биты в ежегодном чемпионате за обладание «Урной с прахом». Я, естественно, не случайно вспомнил эту крикетную историю, потому что завещание Джона насчет его праха оказалось связанным географически с военной катастрофой в Дюнкерке, ставшей в памяти ветеранов войны – типично для британцев – героической датой.
Британцы никогда не были великими стратегами (вспомним Крымскую или Первую мировую войну) и руководствовались в военных операциях скорее инстинктом, чем расчетом. Тысячи войск десанта британцев и их союзников были высажены на французский берег в Дюнкерке – прямо под бомбы гитлеровской авиации и артиллерийский обстрел. Это был ад. Героический, естественно, ад. Из этого ада и стали спасать – опять же героически – жертв этого катастрофического военного просчета. Весь британский народ, можно сказать, участвовал в спасении: переплывали Ла-Манш на весельных лодках, шлюпках, рыболовных баркасах, яхтах и катерах. Никакой квоты в смысле отлова жертв не было. Теперь отмечают юбилей этой катастрофы как героическую дату.
«Ты, дядюшка, у нас циник», – сказал Саша. Я не люблю, когда меня называют дядюшкой, тем более Саша мне не племянник, а кузен. «Дядюшка» возникал, когда Саша на меня злился. Моя ирония и скептицизм как будто подстегивали его эмоции. «И пораженье от победы…» – процитировал он Пастернака чуть ли не с дрожью в голосе, как будто защищая стратегию и тактику британского Генштаба. С горящим взором восхищенного пионера он пересказывал невероятную историю военных похождений Джона (со слов Монти) – некий гибрид Чапаева и Джеймса Бонда.
Джон, отколовшись в Дюнкерке от осажденных войск под обстрелом, потерял направление, забрел сквозь дюны довольно далеко вглубь оккупированной территории – и попал к немцам в плен. Он был отправлен в концентрационный лагерь для военнопленных на территории Польши. Ему удалось бежать. Пробираться на запад обратно в Англию через оккупированные немцами страны было безумием. Он направился на восток, в земли союзника – в Россию. Он ночевал в полях, лесах, придорожных канавах, заброшенных избах и стогах. Вроде Оливера Твиста, сбежавшего от гробовщика. Питался ягодами и корнями. Делал силки из веток орешника, ловил птиц и ел их живьем. Всему этому можно было поверить – до некоторой степени. До того момента, пока он не попал в Москву.
«Как же его не арестовали, иностранца в сталинской России?» – недоумевал я. Саша, естественно, затруднялся ответить на этот вопрос. Представьте себе англичанина, небритого, в лохмотьях военной формы британской армии, бредущего по улицам Москвы или какого-нибудь Благовещенска. О’кей, возможно, он был уже не в британской военной форме: может быть, в телогрейке с чужого плеча и в