Читать интересную книгу Непрочитанные письма - Юрий Калещук

— Послушай, — сказал Макарцев, всласть налюбовавшись своим творением, но не решаясь примериться к нему зубами, — по-моему, я так и не спросил: где сейчас твой сын?

— В Урае.

Хотя в тот день он был в Нягани, но не сумел разыскать меня, и я лишь полгода спустя узнал об этом.

— И как он?

— Нормально.

— Нырмална! — передразнила Геля. — Да у вас, что ни случись и с кем ни случись, всегда все нормально. Будто слов других нет? Или чувств?

— Ангелина! — укоризненно покачал головой Макарцев.

— И впрямь нормально, — повторил я. — Мальчик стал мужчиной. Правда, это в червонец ему обошлось.

— То есть? — заинтересовалась Геля.

— Ангелина!..

— Встречать меня пришел, выскочил к самолету, мы обнялись, а какая-то тетя в валенках хвать его за плечо и в крик: «Мужчина! Я кому говорила, что на летное поле нельзя! Платите штраф!» Серый заартачился было, а я ему говорю: «Тебя же мужчиной назвали. По-моему, это стоит десятки».

— А-а... — разочарованно произнесла Геля.

Тоже не вся правда, подумал я. Не так романтично все было, не так спрямленно.

Сын уезжал из Москвы в смятении, уезжал один, и первые месяцы урайской газете «Знамя» было от него немного проку: он думал только о письмах, писал письма, ждал ответа, получая письма, читал и перечитывал письма и даже пересчитывал их. Потом в мистерии под названием «Жизнь» появились новые действующие лица, потом ему стало еще труднее, но есть все же в проклятом этом ремесле какие-то странные свойства — оно разделяет с близкими, но соединяет с иными, незнаемыми прежде людьми; однажды я получил от сына коротенькое письмецо: «В сегодняшней «Тюменской правде» опубликованы списки награжденных по министерству газовой промышленности. Некто Алексей Иванович Глинянов награжден орденом Трудового Красного Знамени. Это персонаж моей заметки «Буровая». В 83-м году, в Новом Уренгое, перед самым нашим приездом на практику, началось соревнование между двумя буровыми бригадами, Глинянова и Плиева. Тогда я и решил писать информации о ходе соревнования, а еще — большие заметки про каждую бригаду. Я, наверное, раз пять был у них на буровой... Потом я стал отыскивать в списке награжденных Плиева. Ему достался орден Трудовой Славы III степени. Бригаде Плиева была посвящена наша с Мариной нетленка под классическим заголовком «Обитаемый остров». В связи со всем этим я испытываю большую радость и за них, и за нас с Мариной. Ведь именно мы написали про них. Про Глинянова, правда, сначала написал Костылев, а про Плиева — мы первые...» — и тогда я понял, что на галере газетного ремесла стало одним каторжником больше, и теперь ему волочь ядро до конца дней и до конца дней сдирать в кровь руки о вальки тяжелых весел; ему и теперь трудно, быть может, труднее, чем когда бы то ни было в его недлинной жизни, однако теперь он никогда уже не будет один — с ним те, кого он еще не знает.

— Только зря он в Урай подался, — сказал Макарцев. — Надо было в Нягань.

— Конечно, в Нягань, — поддержала Геля. — Все ж таки — мы здесь. И вообще...

И вообще Нягань, где до сих пор невозможно понять, что здесь происходит, самое подходящее место для журналиста, подумал я. Стремное дело, как выразился бы мой сын. Где он это слово выискал?.. Я сказал:

— Мне тоже так хотелось. Только газеты здесь пока нет. И потом... Мало уже, как я хотел бы. Теперь надо — как он сам решил. Знаю, в Новый Уренгой его тянет. Даже, рассказывал, новоуренгойские сны ему снятся...

— Не то место, этот Урай, — проворчал Макарцев. — Про него сны сниться не будут.

— Напрасно ты так, Сергеич. Это привычный взгляд, но неверный. Конечно, в Урае жить попроще, поскладнее, что ли, чем в Нягани...

— И зачем я только из Нефтеюганска уехала? — вздохнула Геля-. — Там у меня все под боком было! И магазины. И кино. И парикмахерская.

— ...но с этого года задачи урайцев резко возрастают, значит, еще люди потребуются, с жильем в Урае уже скверно, а сейчас и вовсе жилстроительство там сокращается.

— Где же строят тогда? — удивилась Геля, — В Нягани давно перестали.

— Здесь еще толком и не начинали, — сказал я. — Потому-то и кажется отсюда, что Урай пожил уже, хватит, дайте, дескать, и нам пожить. Но и там полужизнь, и здесь неизвестно что...

Я потратил день, чтобы обойти то, что называется городом Няганью. Для чего? Воочию убедиться, что жуткая цифра, вычитанная мною в официальном документе: «Обеспеченность нефтяников жильем в Нягани составляет 2,2 кв. метра на человека», — несколько... э-э... романтизирована? Но она не завышена, эта цифра, она просто устарела: то данные на январь 85-го года, сейчас жалкий метраж сократился до двух неполных квадратов (точнее — 1,9 кв. метра). Последние два года здесь лихорадочно латали прорехи обустройства месторождений, ладили, как могли, производственную базу буровиков, зазывали в светлое будущее, призывали к порядку, взывали к совести и практически не строили жилья. Снег стыдливо прикрывал срамоту бараков; в первые этажи холодных и безликих пятиэтажек, каких не строят, кажется, более нигде, кроме Севера, были наспех и грубо врезаны не предусмотренные ни проектом, ни сметой, ни совестью фондодержателей, ни министерскими порядками, однако необходимые людям учреждения и учрежденьица: детская консультация, стоматологический кабинет, оптика, фотография, отделение связи; чего тут расстарались наставить за последнее время, так это балков, вагончиков и прочих времянок. Прежний нефтяной министр был искренне убежден, что никакие, к чертям, города здесь вообще не нужны — взяли нефть да двинули дальше. Как бы то ни было, а я просто-таки благодарен ему лично: в феврале 84-го он показал мне наглядно, что такое демократия по-министерски. Или по-министрски? Было то в Нижневартовске, я сидел в горкоме, дожидаясь, пока меня соединят с Варь-Еганом, перелистывал блокноты, и не сразу дошел смысл реплик, которыми обменивались хозяйка кабинета и ее сотрудник: «Надо внести купюры... Оставьте в наказах только больничный комплекс». — «А плавательный бассейн?» — «Он не хочет...» — министр прилетел в Нижневартовск, помимо всего прочего, на встречу со своими избирателями, и он диктовал, какие наказы ему следует давать, а какие оставить при себе. Сейчас он пенсионер, и спрос с него за Западную Сибирь вообще и за Нижневартовск в частности равен нулю, однако замечательная идея: «Взяли нефть да двинули дальше» — не утратила своей притягательности, согревает сердца стратегов и тактиков, практиков и теоретиков. В февральские дни уже не 84-го, а 86-го года западносибирские веси и несостоявшиеся города оживленно обсуждали опубликованную в «Комсомольской правде» статью старшего научного сотрудника Новосибирского госуниверситета, кандидата географических наук Т. Гапоновой. Она решительно отказала в праве на существование Нижневартовску, Мегиону, Ураю, ряду других, еще не набравших (или так и не набравших) силу городов, проявив снисходительность только к Сургуту — быть может, из уважения к его сединам: как-никак, а один из старейших городов Приобья. Ее градостроительный идеал был сформулирован сурово и просто: «Я бы предложила такую модель северного города: застроенный капитально центр, к нему примыкает жилищная зона из сборных двух-, трехэтажных домов, третья зона — вспомогательная, мобильная — состоит из транспортируемых жилищ, к примеру, комфортных вагончиков». Я не предлагаю ни ей, ни ее единомышленникам пожить в одном из комфортных вагончиков хотя бы месяц — это было бы слишком жестоко. Но только взглянуть на вагон-городки — окруженные ледяными конусами помоек зимой и тонущие в болотах летом — вы могли бы? В Нягани. В Радужном. В Новом Уренгое. В старом Уренгое. В Нижневартовске. В Нижневартовске, нефтяной столице Приобья, до сих пор каждый пятый живет в балке. Как они живут? Стоически одолевая трудности или ожесточаясь сердцем и не веруя ни в смысл, ни в справедливость жизненного уклада? Какими вырастают их дети? Что впитывают они с младых ногтей — гармонию? красоту? или иссушающее душу раннее понимание, что окружающий мир создан лишь для того, чтобы взять, взять, взять — да двинуть дальше? Пройдет ли эта боль? в чем она растворятся? исчезнет ли? Или будет передаваться по наследству вне зависимости от того, где вырастут дети этих детей — в старинном особняке, тихой усадьбе, на 118-м этаже стотысячеквартирного дома, где ученые социологи, собравшись в узком, кругу персон на двести за чашкой ритуального «кофе по-семейному», станут гадать, откуда взялись в нашей жизни отчуждение, холодный цинизм, немотивированная жестокость? Вспомнят ли они при этом ученого географа из Новосибирска? нефтяного министра из Москвы? или строительных начальников из Нягани?.. Из тех руководящих людей, с кем два года назад толковал я о будущем Нягани, немногие остались при прежних должностях — мэр города новый, у нового начальника НГДУ два новых заместителя по капитальному строительству; легко виноватить прежних, но я не стану делать этого, ибо, как говорил Поэт, «нет убедительности в поношениях и нет истины, где нет любви», — а они свое дело любили, сделали все, что могли, остались по-прежнему здесь: и Логачев, и Сайтов, и Ладошкин продолжают отдавать Нягани то, что еще сохранили. Новым был и начальник треста «Приуралнефтегазстрой», считавшийся одним из главных застройщиков города. С ним мы проговорили часа полтора, вряд ли я мог считать, что брал интервью, — начальник треста сам задал мне несколько занятных вопросов, и я поделюсь с вами двумя его загадками. Первая. План 85-го года — 40 миллионов, освоили 30, план 86-го — 60. Вопрос: реален ли план, если он потребует увеличения численности строителей примерно на треть, а из кадровых рабочих треть не имеет жилья? Вторая. Трест должен строить город, газоперерабатывающий завод, компрессорные станции для «большой трубы». Для того чтобы освоить 20 миллионов рублей, надо построить — или 15 (пятнадцать) жилых домов, или 1 (одну) компрессорную станцию. Вопрос: что будет строить трест? За воротами треста дорога брала вниз, справа от нее была крутая, отполированная до блеска снежно-ледяная гора, с которой в самозабвенном восторге скатывались вниз пацаны — кто на санях, кто на фанерках, кто на листах картона, а один устроился в тазике, любо было на него поглядеть, только вот на трамплинчике пацана подбросило в воздух, тазик проскочил вперед, а задница отстала — так и покатил он дальше на ягодицах, одни лишь ноги успел в тазик пристроить...