Читать интересную книгу Непрочитанные письма - Юрий Калещук

С воспоминаний о Нижневартовске начался наш разговор с Исянгуловым в Урае.

«Когда Муравленко со съезда приехал — с XXIV еще, в 71-м, он нам сказал: «Хорошее УБР должно работать там, где большое дело. Поедете на Самотлор». И мы поехали». — «Всем управлением?» — «Всем... хотя нет... отбирали лучших». Исянгулов улыбнулся, но улыбка вышла кривой, горьковатой: «Теперь принято Муравленко во всем винить, дескать, при нем началось то, что сейчас мы расхлебываем, — чрезмерный отбор нефти, который обернулся преждевременным падением добычи, несбалансированность добычи и обустройства...» — «Да нет, — возразил я, — Муравленко еще тогда, в конце девятой пятилетки, когда все хорошо шло и казалось, что конца этому не будет, предупреждал, что завышение дебитов к добру не приведет... Он первый и получил прозвание «предельщика», это всем известно». — «Не всем, — сказал Исянгулов. — Далеко не всем... Эх, Виктор Иванович, Виктор Иванович! вздохнул Исянгулов. — Да-а... Теперь еще так считают: а что ему было не работать — объемы тогда маленькие были... Да у него не объемы были другие, а подход к делу иной! Виктор Иванович Муравленко приезжал к нам в Вартовск не ставить вопросы, а решать их. Совместно решать. У него слова с делом не расходились. А сейчас мы судьбу пытаемся определить голосованием. Кто за ввод Ловинки в этом году? Все за! Но как это осуществить?..» — «Что же мешает?» — «Многое. Я тут статью написал. Может, глянете?» Статья огромная оказалась, «Знамя» потом ее в двух номерах печатало. «Еще тридцать пять лет назад, — выхватил я абзац где-то в начале, — когда я молодым специалистом пришел на производство, министерство нефтяной промышленности издало приказ о недопустимости выхода на новые месторождения без предварительного их обустройства. Сегодня же, еще не пережив один кризис нефтедобычи, порожденный лозунгом «Нефть — любой ценой!», мы готовим себе другой. Взять, к примеру, выход на новое месторождение без круглогодичных дорог. Помнится, коллектив бывшей Шаимской конторы бурения, которую мне посчастливилось создавать и возглавлять, еще в то далекое время разработку новых месторождений без дорог не начинал. Лежнево-насыпные дороги круглогодичного действия были первыми не только в шаимской группе, но и вообще в Западной Сибири — это мы начали строить двадцать лет назад. Опыт зародился у нас. Но правилом освоения так и не стал...» — «Как же без дорог?» — растерянно спросил я. «С вертолета бурить! Все груза вертолетом! Всю технику! Людей! Это же авантюра! Самообман! — закричал сдержанный и спокойный Исянгулов. — На станки только фонды выделили. Когда они в натуре появится — неизвестно. Надо приращивать буровые бригады — и все сопутствующие подразделения соответственно, а селить людей негде. Объединение считает, что мы здесь, в Урае, и без того слишком хорошо живем, жилстроительство надо сворачивать... И еще: нам планируют одно — смежникам другое. Объемы не сбалансированы!» — «А что же объединение? — спросил я. — Это в его власти — свести воедино задания различных подразделений. Разве нет?» — «Объединение в Нягани. Нуриев в Нягани. И ему наши урайские проблемы... А!» — махнул рукой Исянгулов.

«Все выяснил?» — спросил сын, когда я вернулся в редакцию, в его участливом тоне отчетливо слышалось плохо скрытое ехидство. Вот язва! И в кого ты только такой уродился... Хотелось мне срезать его, ответить чем-нибудь жутко остроумным, но все слова куда-то подевались, я только буркнул: «Угу. Ты бы чаю спроворил». Что, ну что я выяснил? Что никто не верит во ввод четырех (помимо Ловинки в шаимской группе по плану 86-го года должны стартовать еще три залежи) месторождений в этом году. И что никто не хочет называть вещи своими именами. Крюков, отрапортовав на пресс-конференции в горкоме, что в апреле Ловинка будет сдана в промышленную эксплуатацию, потихоньку готовится пустить ее в режиме эксплуатации пробной. Исянгулов, понимая, что планы бурения не обеспечены, ищет объяснение ситуации в ошибочных действиях объединения и дурных свойствах натуры Нуриева. Никто не скажет прямо: задача невыполнима. Или, точнее говоря, не корректна. Никто не произнесет слово, которое наиболее точно характеризует происходящее, — экстенсификация.

Правда, вот тут я ошибся.

Уже в Москву сын прислал мне номер газеты, где велось обсуждение статьи Исянгулова. Машинист цеха добычи нефти и газа В. Молвинских написал: «Может, стоит подсчитать, как сегодня выгоднее использовать народные деньги — сжигать их в огне аварийных факелов или выбрасывать на штурмовщину, называя ее трудовым героизмом? Освоение новых месторождений приведет к разрастанию транспортных магистралей, как дорожных, так и трубных, в свою очередь усугубит и без того не легкий вопрос их содержания и обслуживания, ухудшит тяжелые материально-технические условия старых промыслов, и, быть может, потери добычи возрастут настолько, что едва ли покроют их три скважины Ловинки, к пуску которых мы рвемся сегодня, не считая затрат. Подобная, я бы сказал, экстенсивная стратегия особенно болезненно сказывается на комплексном освоении края...»

Так размышляет рабочий, ветеран урайских промыслов.

Еще не зная о его письме, я спросил у первого секретаря Урайского горкома партии: «Иван Федорович, почему вы молчите? Почему не добиваетесь того, чтобы за этот год нормально подготовиться к выходу на новые месторождении? Ведь не возьмете вы их, загубите новые да и старые посадите!» — «Посадим, — нехотя согласился Михальчук. — Вполне возможная вещь. Но что делать? Мы, область, в прошлом году тридцать миллионов тонн нефти задолжали. Долги надо отдавать». «Господи, — сказал я. — Даже в картах не принято отыгрываться, особенно когда на казенные деньги играешь. А вы же на казенные играете! Не ваша эта нефть. Не наша! Она людям принадлежит. И тем, кто есть. И тем, кто будет...»

...Ну так что же ты, тепловоз! Что ты заладил: взад-вперед, взад-вперед. Ты уж реши наконец, куда тебе надо. Люди ждут. А им только вперед дорога...

Шлагбаум нехотя пополз вверх, и колонна машин пришла в движение.

Я пошел было рядом, но медленно вращающиеся близ плеч огромные колеса, едкий слепящий дым выхлопов, разноголосо и слитно звучащий в ушах рев двигателей не располагали к совместной беспечной прогулке — пришлось снова пережидать, вжавшись в крутой наст, нависавший над обочиной. Эх, сюда бы того корсаковского мальчишку, который самозабвенно шнырял по горбатым и пыльным улицам в надежде увидеть какую-нибудь новую, неведомую машину! Что за автомобили мы знали тогда, в детстве? Полуторка. Трехтонка. За одним не гонка — человек не пятитонка. Видать, огромной мощью обладали в нашем воображении неуклюжие и жалкие пятитонные грузовики, коль в детскую поговорку попали — ею отбивались мы от прилипчивого «водилы» при игре в пятнашки. Когда стала появляться в городе армейская техника, мы гонялись за нею, как современные дети преследовали бы, наверное, бурундука или лемминга, появись тот в бетонном колодце школьного двора. Виллис. Студебеккер. Додж-три четверти. Они были для нас живые, и мы звали их по именам, безо всяких кавычек. ГАЗ-1, ЗИС-5, УралЗИС. Паренек из соседнего класса углядел где-то даже загадочный «схевролёт», и на него — на паренька, разумеется, — ходила смотреть вся школа. Но какой парад техники проходил передо мной сейчас, у железнодорожного переезда ночной Нягани! Мощные приземистые тягачи, сработанные под Минском, интернациональное братство самосвалов — степенные КамАЗы, увертливые «магирусы», косолапые «татры», смесители и автокраны, бетоновозы, гусеничные вездеходы и рефрижераторы, автобусы с маркой Павлово-на-Оке, Львова, Кургана, Секешфехервара... Неясно было только, куда их несет: в этой части города, спрессованной тайгой, промзоной, болотами, железной дорогой, незамерзающими ручьями, располагались вокзал, леспромхоз, геологоразведка. И все. Куда же сорвались в ночь эти чудища, похожие на босховские видения? Где их пристанище, причал, пропасть, прибежище? Происхождения и назначения иных машин я просто не знал и угадать не надеялся. Вон движется какое-то страшилище — ракетная установка, закрепленная по-походному, что ли?

«Страшилище» качнулось ко мне, чуть притормозило, открылась дверца, Макарцев ворчливо произнес:

— Лезь быстрее!

У дома мы спрыгнули в укатанный снег, Макарцев бросил водителю: «До завтра, Саня!» — и, пока эта странная машина разворачивалась, я не мог оторвать от нее глаз.

— Впечатляет? — насмешливо поинтересовался Макарцев.

— Еще бы.

— Тампонажная контора кому подчиняется? Отделу заключительных работ. А в конторе двести единиц спецтехники.

— И ты выбрал пострашнее?

— Понепонятнее.

— А-а...

— Не стоило бы тебе говорить — твое описание встречи Сорокина на вокзале во у меня где! — да все равно узнаешь... Понимаешь, Яклич, какая тут вещь? Сегодня каждый клянется, что он за инициативу и самостоятельность — предприятий, руководителей, исполнителей... Хотел бы я знать только, что они вкладывают в эти понятия... Предприятие, значит, в Нягани или в Погани, те, кто клятвы дает, — в Москве, и оттуда, из Москвы, им виднее, шифером крыть тамбур котлопункта на 158-м кусте Талинки или толью обойдемся... За самостоятельность ратуют, жизни прям без нее не видят, к инициативе призывают, а в душе думают: «Дай им волю...»