вас не трогать их, — говорил я, — эти люди арестованы, они должны быть неприкосновенны…
Наскоро разместив пленников и агентов в фиакры, я отправил всех в ближайший полицейский пост на бульваре Домениль, где снял с них первый допрос.
Я до сих пор еще помню первые слова, сказанные мне Годаром:
— Грязная тварь! Счастье твое, что я думал о моей матери! Я два раза целился в тебя, прежде чем бросить револьвер. Но я не захотел пойти на гильотину, потому что это слишком огорчило бы ее…
Несмотря на это, более чем оригинальное, предисловие, скоро мне пришлось позаботиться о том, который чуть было не сделался моим убийцей…
Как ни был тверд и вынослив Годар, но он вдруг пошатнулся, охваченный невыразимыми муками. Раны причиняли ему слишком сильные страдания.
Я немедленно отправил его в госпиталь и послал агента за нашим врачом, который оказал первую медицинскую помощь.
Годар казался сильно удивленным, что мы не прикончили его, и ничто не может лучше охарактеризовать странных понятий, сложившихся у этих несчастных о полиции, чем его слова.
— Как, — сказал он мне с искренним удивлением, — и вы люди!
Бедняга, должно быть, заметил то чувство глубокой жалости, с которым полицейские относятся к арестованным, для них это уже не опасные злодеи, а побежденные и несчастные.
Годар получил две раны, одну пулю можно было извлечь тотчас же, и эта рана не представляла опасности, но, к несчастью, другая пуля проникла в мочевой пузырь. Раны этого рода часто бывают смертельными, но такие здоровяки, как Годар, очень выносливы, его крепкий организм победил недуг, и Годар, совершенно выздоровевший, мог явиться в окружной суд, где был приговорен только к двенадцатилетней ссылке на каторжные работы.
В сущности, по закону он заслуживал смертной казни, так как стрелял в агентов при исполнении ими служебной обязанности.
Но я находил, что две пули, полученные им, — вполне достаточное наказание, и высказал председателю, что мои агенты слишком быстро выломали дверь и ничто не доказывает, что Годар и его товарищи слышали традиционную фразу: «Именем закона, откройте!»
Среди массы других воспоминаний я выбрал эти два эпизода, чтобы доказать, что героические времена не совсем еще миновали для полиции и что полицейские подвергаются еще и теперь некоторой опасности.
Впрочем, в действительности эта опасность значительно меньше, чем могла бы быть. Дело в том, что за редкими исключениями мошенники обнаруживают удивительную трусость. Страх совершенно парализует их, как только они увидят перед собой представителя власти.
Гризон и Годар были исключениями, а их товарищи почти тотчас же сдавались, оказав лишь для виду слабое сопротивление.
Глава 14
Нумизматик
В марте 1888 года я узнал, что известные антикварии господа Ролин и Фенарден на улице Лувуа были ограблены ночью довольно странным образом.
По всей вероятности, злоумышленники пробрались в дом с вечера и спрятались в маленьком темном чуланчике под лестницей. С наступлением ночи они вышли, поднялись по лестнице до площадки первого этажа, где выбили окно и пробрались в квартиру антиквариев.
Они похитили приблизительно на 500 000 франков медалей и древних золотых и серебряных монет.
Это была замечательная коллекция, здесь были редчайшие римские и греческие монеты, целая серия византийских медалей и, наконец, наиболее дорогие экземпляры старинных французских монет.
Я старался отыскать хоть какую-нибудь безделицу, оставленную вором и позволяющую попасть на его след, и нашел нечто неудобовыразимое и вовсе недостаточное для того, чтобы определить его личность.
Газеты не преминули вышутить эту находку, и я помню, что даже такая серьезная газета, как «Солей», не постеснялась напечатать следующие строки, которые я нахожу в моих заметках:
«Вот здесь-то обнаружился нюх агента. По всей вероятности, полицейский вспомнил историю одного раба, которого обвиняли в краже фиг, но тот упорно отрицал, полагая, что иначе, как вскрыть ему желудок, нельзя узнать его проступка, но его заставили пополоскать рот, и так как в воде оказались зернышки фиг, то вина его обнаружилась.
Агент храбро рассмотрел находку и убедился, что вор ел много чечевицы. На этом основании начались розыски того, кто в доме употреблял этот овощ, некогда сгубивший библейского первенца. Скоро было доказано, что один, только один жилец в доме три дня питался этим блюдом… Виновность его не подлежала сомнению, и был дан приказ арестовать его».
Бесполезно говорить, что во всем этом не было ни единого слова правды. Своеобразная визитная карточка, оставленная вором, не была подвергнута анализу, и полиция не арестовала никого из жильцов дома.
Но, как водится в таких случаях, прежде всего подозрение пало на служащих у антикваров и на лиц, посещавших их. Когда не имеется никаких других следов, судебное следствие всегда начинается в этом направлении. Мы ничего не нашли, и пришлось направить поиски в другую сторону.
Как-то раз один из потерпевших антикваров зашел ко мне и сказал:
— Господин Горон, я забыл указать вам одну подробность, которая, быть может, будет небесполезной. Теперь я припоминаю, что, приблизительно за месяц до кражи, ко мне приходило несколько греков, предлагавших мне купить некоторые древности их родины.
Не имея ничего другого под руками, мы ухватились и за это указание.
Господин Манулопуло, греческий вице-консул в Париже, чрезвычайно любезно вызвался оказать нам полное содействие. Во время одного из последних моих путешествий на Восток, я имел уже случай в Смирне познакомиться с господином Манулопуло и теперь мог вполне оценить редкие качества его ума и сердца.
Греческий вице-консул в Париже оказал полнейшее содействие в моих розысках.
По его указанию я назначил полицейский надзор за сорока его соотечественниками, которые, по тем или иным мотивам, могли дать повод к подозрению.
Эти почтенные эллинские граждане не знали и, наверное, никогда не узнают, что они были под надзором полиции, вот почему теперь я вовсе не намерен называть их фамилий.
Кстати, я должен сказать, что следствие не обнаружило против них ничего серьезного.
В один прекрасный день господин Манулопуло заехал ко мне и сказал:
— Я должен указать вам еще на одного моего соотечественника, это молодой человек, некто господин Рафтопуло, недавно прибывший в Париж и поселившийся на улице Пьер-Леско, 7.
В том положении, в котором находилось дело, всякое новое указание имело значение, и мы не могли им пренебрегать. Я немедленно послал бригадира Росиньоля в улицу Пьер-Леско. Час спустя он возвратился с сияющей физиономией и сказал мне, потирая руки:
— Патрон, едемте сейчас со мной, я покажу вам нечто такое, что доставит вам немалое удовольствие.
— Но в чем дело? — спросил я.