Читать интересную книгу Искры - Михаил Соколов

— В поле, с ветром вдвоем.

— Хорошие речи приятно слушать, — опять улыбнулся Чургин. — Ну, а ты как — не испугалась?

— Попервости испугалась, а потом отчитала их так, что больше они не приедут. — И Алена рассказала о своем разговоре со станичниками.

Чургин похвалил ее за смелость, а за то, что она окликнула его, мягко пожурил:

— Я знаю, милая, где вы живете. Но раз я прохожу мимо, ты не должна меня окликать. Пора, сестра, привыкать к нашей жизни… Усатый такой человек был у вас? — немного погодя спросил он.

— Ничего, привыкну… Цыбуля? В полиции он.

У Чургина сразу пропало шутливое настроение. Переглянувшись с человеком в пенсне, он устало опустился на стул и попросил Алену немедленно разыскать Ольгу.

2

Леон жил у Степана. В первое время он не находил себе места, часами сидел в хате, думал о стачке, о Луке Матвеиче, о том, почему рабочие опять потерпели поражение. Раньше ему казалось, что стоит рабочим выступить дружно, разом бросить работу, и хозяин уступит. Но вот уже две стачки видел он на своем коротком рабочем веку, в обеих принимал участие, и обе закончились разгромом рабочих. Значит, сильны, очень еще сильны хозяева и власти, и с ними куда тяжелее бороться, чем это. раньше представлялось ему.

Так думал Леон и старался понять главную причину поражения, но чем больше он размышлял об этом, тем яснее становилось ему, что дело тут не в неопытности забастовочного комитета, и даже не в Ряшине, а в чем-то другом, что и Лука Матвеич вряд ли смог бы изменить. Ведь не смог же Чургин довести до успешного конца стачку на шахте! А в «Манифесте коммунистической партии» Маркс говорит, что пролетариат сильнее своих угнетателей. И Лука Матвеич говорил на заводском дворе, что в стачке — сила, главное оружие рабочих. «Так почему же эта сила не побеждает?» — спрашивал себя Леон и не находил ответа.

На хутор пришел Ткаченко, но ничего утешительного не принес. Арестованные сидели в полиции, не арестованные работали или ходили без дела. Некоторые подали прошения директору с просьбой принять их на прежнее место.

— Уехал искать работу у Юма один Александров. А Бесхлебный все еще в больнице, — невесело закончил Ткаченко.

— Так… Ну, а мы с тобой куда поедем и что искать будем? — спросил Леон, горько усмехнувшись.

— Подождем еще немного, — ответил Ткаченко. — Если приема не будет, тоже пойдем на Юмовский завод. Месяца два я продержусь огородом.

Леон задумчиво прошелся по комнате, поправил наброшенный на плечи пиджак, и решительно сказал:

— Нет, Сергей, я уже наездился и никуда отсюда не тронусь. Будем бороться.

Ткаченко покрутил кончики усов, искоса взглянул на Леона. Тот ходил по комнате медленно, спокойно, шаги его были твердые, и Ткаченко подумал: «С характером парень и не по возрасту серьезен», а вслух проговорил:

— Да и мне не особенно хочется разъезжать, но и без дела ходить не хватает терпенья. Вот разве что охотой заняться. А тебе, по-моему, лучше пока что на завод не показываться. Мне кажется, тебя метят посадить рядом с Иваном Павловичем за решетку.

— Это тебе так кажется. Ряшин руководил кружком, а я давно ли на заводе, и кто меня знает?

— Руководил, да не так. Ведь ты рядом с Цыбулей стоял, когда тот против царя говорил…

— А тебе это не нравится?

— Нет, что ж, Лука Матвеич правильно говорил. Теперь, после казацких нагаек, я думаю, кое-кто вспомнит про те слова.

Прощаясь, Ткаченко неожиданно сказал:

— Леон, Галина убил ты.

Леон взглянул на него через плечо и отвернулся, а потом подошел к окну и глухо спросил:

— Что говорят?

— Говорят, что туда ему и дорога. И еще говорят, что его ухлопал какой-то наш рабочий, черный как черт.

— Много арестовали людей?

— Человек двадцать за последние дни.

Леон дрожащей рукой взял папиросы и закурил. «Выходит, что я только помог посадить еще двадцать человек невинных людей? Уж лучше бы тогда посадили меня одного», — подумал он, и в мыслях у него мелькнуло: «Пойти в полицию и заявить, что Галина убил я?»

Ткаченко наблюдал за ним, и у него не оставалось уже сомнений в том, что Леон совершил террористический акт. «В огонь кинется по дурости и сгорит за милую душу, горячий очень. Нет, надо об этом сказать… Но кому сказать?» — думал он, не зная, как удержать Леона от какого-нибудь нового опрометчивого шага.

— Ну, прощай пока, — невесело проговорил он. — Да, а револьвер нашли у Галина.

Не дождавшись ответа, Ткаченко вышел.

Леон медленно зашагал по комнате. Вспомнилась Алена. Хорошо, что так получилось и его не смогли задержать, а арестуй его власти? Попал бы в тюрьму и стал арестантом, каторжником. «Эх, Аленка! — с грустью подумал он о жене. — Вышла ты за меня и уже дитя нажила, а только натерпишься ты со мной горя. А ты к горю непривычная, не то что Ольга». И он серьезно задумался об избранном им пути. Чургин — опытный человек и грамотный, не в пример ему, а какой опыт у него, недавнего батрака? «Нет, Лука Матвеич, — думалось ему, — не подхожу я для политики, и вы с Чургиным зря надеялись на меня». Но тут же голос совести возражал ему: «Значит, ты трус. А как же люди идут на каторгу за народное дело, за правду? Тебе жалко Алену, а тех семей не жалко, кормильцы которых сидят в полиции и, наверное, пойдут в Сибирь? Они ведь никого не убивали, а только хотели протестовать против увольнения с завода».

Тяжело вздохнув, Леон сел на кровать и опустил голову. От сырого, пропахшего плесенью воздуха землянки мутило.

Приоткрыв дверь, в комнату заглянул Степан, тихо спросил:

— Не спишь, Игнатович?

— Нет.

Леон встал, взял папиросу и, закурив, опять медленно заходил по комнате.

— Не горюй, Игнатович! Не век же будет у тебя такое положение, — сочувственно проговорил Степан и, подойдя к жестяной лампе, выкрутил фитиль. — Оно с непривычки, известно, сумно одному, как бирюку жить, да что ж ты с ними сделаешь, с властями, как от них жизни нет?

— Скажи мне, Степан Артемович, — неожиданно обратился к нему Леон: — как ты думаешь, правильно люди делают, что подымаются против такой жизни?

Степан сел на табурет, подумал. Трудно было ему ответить на этот вопрос.

— Как тебе сказать, Леон? — нерешительно начал он. — Я вот тоже забунтовал, а, видишь, какая моя жизнь теперь получилась? Ни кола, ни двора своего, и живу я, вроде приткнувшись к чужой жизни. А какая это жизнь?.. Так и у тебя получается, парень. Так что, извиняй, а я тебе не сумею ответить… А ты что — назад надумал?

Леон даже слегка вздрогнул, услышав такой вопрос, и тотчас же, не задумываясь, ответил:

— Нет, Степан, назад я не поверну. Я… я просто хотел услышать от тебя: как ты считаешь, правильной ли дорогой я иду?

Степан пытливо посмотрел на Леона. Что это на него нашло сегодня? Проверяет он его, Степана, или сам колеблется, сомневается в своем деле?

— У меня, сам понимаешь, Игнатович, — медленно, запинаясь, заговорил он, — семья, детишки, да и стар я для таких дел. А дорога твоя, что ж, дорога правильная. За народ, за святое дело идешь…

«За народ… за святое дело…» — мысленно повторил Леон и сел на старую деревянную кровать.

Лампа горела тускло и начинала мигать. Степан подошел к ней, встряхнул и, убедившись, что в ней нет керосина, сказал:

— Гасу нет, так что придется ложиться спать. Ты как, спать будешь или посидишь? А то я могу каганец засветить, все ж таки при свете оно веселее думается.

— Сделай каганец, — попросил Леон, — буду читать.

Степан вышел в первую половину и скоро вернулся с блюдечком в руке, на котором лежала в постном масле тряпочка и горела неровным, слабым пламенем. Поставив блюдечко на стол, Степан спросил:

— Зять Илья Гаврилович не Думал приехать? Очень желательно мне поговорить с ним по душам.

Леон ожидал Чургина. Ольга вызвала его телеграммой. Но ему не хотелось говорить об этом Степану.

— Не знаю, вряд ли ему известно про наши дела, — вяло Проговорил он. Достав из-под подушки брошюру, он сел за стол и придвинул к себе блюдечко с огоньком.

Степан, выйдя на свою половину, пожал плечами: «Совсем затравили парня; не знает, за какое дело и приниматься. Какое оно чтение при таком свете? А делает же вид, будто на душе у него и нет ничего муторного. Эх, судьба!..»

Когда Степан вышел, Леон извлек из-под кровати чемодан Луки Матвеича и открыл его. В чемодане были стопки газет, брошюры, книги. Леон взял одну, прочитал: «К. Маркс. Капитал. Том первый» — и, перелистав ее, качнул головой. — «Толстая очень, не одолею», — подумал и положил книгу на место. Потом вынул из пачки тоненькую, четко написанную кем-то от руки брошюру, взглянул на заголовок. «Кредо», — произнес он вслух и вспомнил разговоры об этом документе экономистов на кружке. «А почитаю-ка я, что тут написано, в книжонке этой», — решил он и, присев к столу, взял карандаш и бумагу и стал читать.