class="p1">Рыбак ожидал, что на него сразу же посыплются удары, но случилось иное. Его встретили крайне любезно. Из-за ширмы вышли два молодых английских офицера. Один из них был совсем молодой человек, но уже в чине капитана. На его выпяченной груди висел какой-то орден.
— А, герой моря! — сказал он по-русски с резким акцентом, обращаясь к рыбаку и бегло окидывая его взглядом с головы до ног.
— Я рыбак, — спокойно ответил старик.
Офицер с орденом обернулся к переводчику. Березко пристально посмотрел на него.
— Ну что смотришь на меня такими глазами? О тебе уже все знают.
— Што именно?
— Я только рассказал им, что ты смелый человек, — улыбаясь, проговорил переводчик, — и притом человек, прекрасно знающий море, что ты викинг русских морей и гордость края.
— Я не понимаю: к чему все это? — перебил его Березко. — Большевик, а не понимаешь, — злобно сказал переводчик. Офицеры многозначительно переглянулись.
Потом англичане через переводчика спросили, кто его родители, и затем отправили обратно.
Вернувшись в сырой и вонючий подвал, Березко стал вглядываться в мрак, который не в силах был разогнать мигающий язычок лампочки. Он, как слепой, осторожно передвигал ноги, ощупывая ими в темноте пол.
— Черт возьми… я ничого не бачу!
— Давай прямо, тут не упадешь, — подал голос кто-то из заключенных.
— Неужто ему глаза испортили? — спросил другой из угла.
— Что они делали с тобой, рассказывай!
— Ничего! Даже пальцем не тронули, — с усмешкой ответил Березко, остановившись перед сидевшими и лежавшими на соломе заключенными. — Грубого слова не сказали. Они из себя культурных корчат.
— Видно, еще не нализались, — заметил кто-то.
— Эх, братец ты мой, — прогудел густой бас, — ты тута говорил об их культурности. — Человек подошел к Березко. — Я вот простой мужик, а смотри, что они сделали со мной… Да еще повесить на видном месте хотят, других мною страшить: кто, мол, за советскую власть, всем так будет.
Вид этого человека был ужасен. Это был рослый, костлявый старик с покатым лбом, облысевшей головой и морщинистыми, запавшими щеками. У старика были отрезаны уши. Он был почти раздет, в коротких грязных кальсонах и в защитного цвета телогрейке, которая была вся окровавлена. Кровь засохла, задубила материю, и при каждом его движении телогрейка неприятно шуршала.
Березко почувствовал — кто-то потянул его за руку.
— Здравствуй, товарищ!.. Кто это… как, это ты, Мартын Федорович? — зачастил прерывистый знакомый голос.
Березко обернулся и увидел перед собой бледного юношу в одном белье, на лбу у него была вырезана звезда.
— Хто ты? Будто знакомый?
— Я Назаров…
Березко, не дав ему договорить, схватил его в объятия, прижал к себе и долго не выпускал. Потом спросил:
— Шо ж ты раздет?
— Все сняли…
— И башмаки?
— Ботинки стащили, когда меня схватили раненого, а здесь остальное сняли. Здесь все раздеты. Садись, Мартын Федорович.
Березко присел на солому. Разило разлагающимися, гниющими ранами, застоявшейся парашей, прелой соломой.
Маленький язычок огня пугливо дрожал, освещая людей. Одни забились по углам и, сидя на влажной соломе, жались друг к другу, чтобы согреться, другие дремали. Минутами наступала тишина, только изредка слышалось отрывистое бормотание спящих или стоны больных. Иногда раздавался тягучий, пронзительный стон, от которого сразу все просыпались.
— Хто это стонет так? — спросил Березко, оглядываясь.
— Умирает один наш товарищ. Ему англичане на допросе прокололи грудь штыком, — тихо пояснил Назаров.
В углу, в темноте, раздался крик:
— Не подходи! Не подходи!
Высокий человек с длинными белыми волосами скалил рот и, простирая свои худые руки, как бы защищаясь от кого-то, кричал:
— Не подходи!
Люди вскочили на ноги, обступили больного и стали его успокаивать.
— Это учитель! — опять пояснил Назаров. — Рассудка лишился, ожидая смерти. У нас один уже умер… Его сильно били. Он отказался говорить против Советов. А еще совсем мальчишка, умер от пыток.
Труп юноши лежал у стены, раскинутые худые ноги почти касались порога двери, и конвоиры задевали их сапогами, когда входили или выходили из подвала.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Аня, оправившаяся от контузии, — пуля только царапнула ее по виску, — пошла в этот день на явочную квартиру, находившуюся около речушки Мелек-Чесме. Там она встретилась с лазутчиком из каменоломен.
Это был Ермашов, юркий хромой мужичок с круглым лицом, обросшим русой бородой, с задорными глазами.
Он приходил к своему старшему брату, жившему в собственном домике и занимавшемуся цветоводством. В домике этом и была явочная квартира.
— Ну вот, я опять здеся, — этими словами встретил он Аню. — Вишь, почвицу готовлю для цветов. Пора ведь? — показал он на вскопанную землю.
— Хорошо, будем с цветами, — улыбнулась Аня как знакомому и многозначительно добавила: — Только бы выросли.
— Да уж тебе к свадьбе самый аграмадный букет преподнесу, — засмеялся Ермашов, поняв намек девушки.
— Что ж, Арсентий Петрович, буду ждать.
Партизан мотнул головой в сторону домика, окруженного зеленью деревьев, давая понять, что надо поговорить.
Первым долгом он сообщил девушке о том, что потоплен вместе с лодкой человек, которого они переправляли через пролив для связи с Красной Армией.
Это было тяжелым ударом. Аня знала, что он вез важные сведения, в сборе которых участвовала и она: о численности врагов, вооружении, наличии иностранных частей в районе Керчи и полуострова. Кроме того, Военно-революционный штаб партизанских отрядов сообщал командованию Красной Армии о плане партизанских действий, могущих оказать помощь при высадке десанта.
Затем Ермашов сообщил ей, что Ковров, узнав об аресте разведчика Красной Армии, привезенного Березко, просил срочно переправить и самого Мартына Федоровича в каменоломни.
На этом и закончилось свидание.
Аня, не зная о беде, случившейся с отцом, быстро шла домой. Она радовалась, что отец уйдет в каменоломни и не будет подвергаться опасностям здесь, в городе.
Моросил дождь, капало с крыш, с деревьев. Аня застегнула свой шуршащий светлый плащ, подняла воротник. Прохожие шли быстро, спасаясь от дождя. Это радовало Аню: в общей массе бегущих людей не было заметно, как она торопится.
Когда она переходила Центральную улицу, к ней подошла бедно одетая женщина и, идя следом, тихо окликнула:
— Ашенька!
Аня повернула голову и узнала свою подпольщицу.
— Таня! — удивилась она, замедлив шаги.
— Только держи себя крепко, голубка, — тихо сказала женщина. — Огорчу я тебя… Для всех нас удар. Отца-то твоего схватили!
Аня остановилась, затем, прикусив губу и не ответив ни слова, пошла дальше. Молча слушала подпольщицу, которая торопливо рассказывала ей, как все произошло.
Придя домой, Аня, не раздеваясь, в мокром плаще, упала па диван и заплакала.
— Аня! Дочечка!.. Что стряслось-то? — допытывалась мать, встревожившись.
— Как я буду теперь