В сущности, у Андреаса не было страха. Все более овладевали всем его существом готовность к смерти и даже спокойное чувство обреченности. Впрочем, один страх у него был — страх не успеть сделать то, что он должен был сделать. Он знал, что он должен это сделать; он для этого ушел из города.
Лошадь с двумя седоками наезжала прямо на него. Андреас отступил назад.
— Жид! Жид! — завизжала женщина.
— Да, я иудей, — отвечал Андреас кротко. — Что дурного сделал я вам, что злого учинил, и что имеете вы против меня, добрые люди?
Внезапно человек в кожаной куртке осадил свою лошадь. Женщина вдруг замолчала.
— Против тебя ничего не имеем, — проговорил всадник растерянно как-то, — но разве ты и твои единоверцы не распяли истинного Бога и Господа нашего Иисуса Христа, Сына Марии; разве не причинили они ему страшные оскорбления?
— Без причины не убивали бы вас, — женщина поддержала своего спутника, однако с неуверенностью в голосе.
— Если вы желаете причинить оскорбления и поношения мне, распять меня и убить, — сказал по-прежнему с кротостью Андреас, — вы можете это сделать и я соглашаюсь на это добровольно, лишь бы вы не убивали и не мучили других людей.
Мужчина снова натянул поводья. Лошадь пошла мимо Андреаса в противоположную сторону. Мужчина и женщина ехали молча. Андреас посмотрел им вслед и, легко ступая, зашагал дальше вперед.
Он подумал, что не нужно ему пока тратить свои силы. Прежде он должен поговорить с тем человеком, который предводительствует всеми этими людьми. Андреас сошел с большой дороги и пошел мелколесьем.
Но спустя совсем немного времени Андреаса встревожил сильный и четкий топот конских копыт… Он понял, что этот всадник гонится за ним. И еще никто, никогда в жизни не гнался за Андреасом с такой отчетливо ощущаемой беспощадной и непреклонной злобой…
Андреасу стало страшно.
Это чувство ужаса и жути, когда ощущаешь, будто нападающий на тебя — не такой же человек, как и ты, а страшное и ужасное существо, безоглядно жестокое; и потому ты обречен, и единственная возможность спастись — бежать стремглав. И это твое чувство передается нападающему на тебя; он уже ощущает себя таким, каким его ощущаешь ты. И он мчится стремглав за тобой, за своей жертвой, злобный и непобедимый.
Подобные ощущения заполоняют людские души во время погромов и разграблений городов. И даже маленькими детьми при уличных детских драках овладевают подобные ощущения. Сколько раз, когда Андреас был уже взрослым, мальчики на улицах подбегали к нему, ища защиты. И подняв на руки и прижимая к груди жертву, он успокаивал преследователя и примирял обоих.
Но теперь Андреас поддался на короткое время страху и пошел быстрее. Но все же сделал над собой усилие и заставил себя обернуться, повернуться лицом к этому всаднику, преследовавшему его.
Андреасу пришлось преодолеть еще одно ложное чувство — желание защитить себя ответным нападением. Он был без оружия, но у него были сильные руки воина и он знал, как можно драться, напасть на врага, защитить себя и без оружия. Но этого — самому напасть на своего врага — нельзя было, Андреас не для этого шел, это и другие могли бы…
Конь мощной мордой и копытами сшиб его на землю со страшной болью, от которой Андреас на мгновение лишился чувств. Но тотчас другая резкая множественная боль заставила его очнуться. Охотничья собака с громким рычанием рвала его одежду и добралась до его тела острыми зубами. Сквозь боль Андреас видел страшный и словно бы мозаично соединенный облик всадника — в полном рыцарском облачении, в большом круглом шлеме с поднятым забралом. Панцирь серого металла закрывал грудь всадника, длинный острый меч наискось был у пояса. Глаза и лицо под поднятым забралом шлема излучали такую нечеловеческую сверкающую жестокость, что дыхание Андреаса будто мгновенно пресеклось и он даже не стонал, не вскрикнул от боли…
Всадник свистнул; и эти выпяченные губы, обычно у людей производящие ощущение детскости какой-то, у него были жуткими и страшными. Собака оставила Андреаса. Всадник не произносил ни слова, но Андреас понял, что должен идти перед его конем. В разорванной одежде, окровавленный, Андреас поднялся, тяжело оперевшись руками о землю холодную; и пошел перед конем рыцаря, спотыкаясь и пошатываясь. Из ран на лбу текла кровь на глаза, голова сильно кружилась, и Андреас плохо различал дорогу. Рыцарь направлял его, ударяя мечом плашмя по шее сзади, по спине, по плечам. Собака то бежала рядом с Андреасом, то обгоняла его и громко злобно лаяла…
Андреасу было мучительно, тяжело. В сущности, его ведь никогда в жизни не били, не унижали. Андреас почувствовал, что у этого человека сильная воля, что человек этот не слабее его и тоже способен менять настроение людей своим влиянием; но влияние этого человека на людей — влияние зла…
Они добрались до какого-то открытого пространства, поодаль было много палаток и виднелись крестьянские дома, некоторые из них были полуразрушены. Вдруг собралось много крикливых, шумных людей, мужчин и женщин. Их вопли терзали бедную израненную голову Андреаса; ему казалось, что эти вопли словно бы ударяют, бьют его больно внутри головы. Очень больно ему было. И голове и телу было больно. А всего больнее было униженной душе. Хотелось упасть на землю, прикрыть руками затылок…
«Каким слабым я оказался, — думал Андреас. — Или это наказание мне за то, что я хотел поберечь силы? Наверное, я не должен сам рассчитывать свои силы; все, что мне дано, я должен тратить, отдавать людям, не считая… Но неужели все кончено и я уже никому не смогу помочь?»
— Христопродавец, распявший Бога! — кричал какой-то бродячий монах в обтрепанной рясе. — Подвергнешься и ты немалым мукам!
Тут одни принялись рвать на Андреасе одежду и раздели его до пояса. Увидев нательный маленький крест, они стали кричать еще громче, стали рвать цепочку, но она не поддавалась. Между тем другие уже вкопали в землю толстый высокий кол и набросали хворост. Оставив нательный крест на груди Андреаса, потащили бедного измученного, поставили на вязанку хвороста и прикрутили грубыми веревками. Тело Андреаса было смуглым от природы; в другом климате оно было бы темным, но здесь, под сумрачным небом на белизне снега оно было светлым, словно бы сияло мягким светом. Плечи у Андреаса были узкие, но плотные. Он с усилием повернул голову; хотел увидеть рыцаря, который преследовал его, напал на него и привел сюда. Но рыцаря не было видно.
Уже хотели зажечь костер, но тут какая-то безумная женщина накинулась на Андреаса. Наверное, она была не старше его, но казалась совсем старой, истощенной, озлобленной грубо и безысходно. Она плевала ему в лицо и царапала грязными ногтями, похожими на когти, его лицо, шею и грудь. Связанный, он не мог защитить себя. Но даже если бы и мог, все равно бы не стал защищаться. Он молчал беззлобно, кротко. Он вдруг пожалел ее; ведь всю свою жизнь она имела дело с некрасивыми и жестокими мужчинами; и сейчас она видит его так близко; он красив; он знает, что красив; он человек из какого-то недоступного ей бытия; и единственное, что она может сделать сейчас, это мстить ему, невинному, мстить почти невольно; мстить просто за то, что он, человек недоступного ей бытия, существует… Хотели скорее зажечь костер и попытались оттащить ее. Она вырывалась и вопила: