Стив был так поражен, что уселся в кровати и включил свет.
— Повтори, дорогая. Я не иначе как схожу с ума.
Я с готовностью повторила свои слова.
— Но почему? Ты когда-то говорила, что была так недовольна своей матерью! Я думал…
— О, все это было недоразумением, — спокойно отвечала я. — Я поняла это сегодня вечером. Видишь ли, я думала, что она агитировала за такие глупости, как право курить в общественных местах и водить автобус — за все то, что война сделала возможным без помощи суфражисток. Я думала, что она была одержима идеей изменения какого-то отжившего отрезка истории, не имеющего ко мне никакого отношения. Я ошибалась. — У меня вырвался тяжелый вздох. — Я ошибалась очень во многом, Стив. Разве не удивительно думать о том, что, когда я впервые встретила Пола, я считала, что знаю решительно все на свете?
— Мне кажется, что мы все так думаем в двадцать один год. Так что же насчет твоей матери?
— Ах, да. Она, разумеется, агитировала, в основном, против цинизма и лицемерия, как образа жизни. Она, должно быть, была идеалисткой и в какой-то момент почувствовала, что больше не может идти на компромисс с цинизмом и лицемерием. Она говорила: «Это неправильно, и этому должен быть положен конец». — Я помолчала, раздумывая над заголовками газетных статей. — Это то, чего в один прекрасный день всем нам придется потребовать, — сказала я. — Всем нам.
Он спросил меня, как именно я собиралась следовать по стопам своей матери, но я этого не знала.
— Можно, например, взобраться па ящик из-под мыла на Гайд-Парк Корнер и разглагольствовать о равноправии женщин, — ответила я, — но что в этом толку? Разумеется, лучше было бы проповедовать то же самое с задних скамеек в Вестминстере, но политические партии теперь так невыносимо утомительны… и, что бы там ни было, я уже не знаю, к какой из них можно было бы примкнуть. Я должна подумать над этим.
Я все еще раздумывала после прошедшей в мае коронации, когда Стив сказал мне, что в банк «Ван Зэйл» вернулся еще один важный клиент. Объяснение этому он нашел без труда. Все дело было в банке «Миллер, Саймон». Его руководители ничего не понимали в европейских делах, что очень затрудняло общение с клиентурой. Новый человек в отделении банка «Ван Зэйл» был двуличным пройдохой, отличным снайпером, не останавливавшимся ни перед чем, чтобы заставить былых клиентов вернуться на Милк-стрит, шесть. Ушедший клиент был консервативным англичанином, желавшим подстраховать себя возвращением в банк с давно установившейся репутацией. Рынок переживал трудности, над Европой нависла германская угроза… Объяснений было больше чем достаточно.
Суть дела, как я подозревала и во время бала-маскарада, состояла в том, что личность Стива была совершенно чужда англичанам. Когда речь шла о презентации банка, поддержанного всей репутацией банка «Ван Зэйл», это не играло большой роли, но теперь он должен был один выстоять в сообществе Ломбард-стрит, как самурай в Сэндхерсте. Он был слишком горд, чтобы апеллировать к финансистам Сити с их скрытыми от света лицами, тихим, связанным жестким кодексом поведением. Стив мог бы добиться успеха в своей профессии, но, поскольку он не был джентльменом, да еще учитывая, что со дня отречения прошло всего полгода, на него, как и на любого другого американца, смотрели с привычным подозрением.
Я не знала, насколько Стив понимает, что англичане его осуждают. В нем была такая странная смесь практичности и наивности, что было трудно определить, насколько он восприимчив к тем чувствам, которые скрывали за вежливостью бросавшие его клиенты. Он, должно быть, понимал, что что-то не так, и в то же время отказывался верить, что ответственность за эти неприятности лежит на нем самом, и мне не хотелось подрывать его уже поколебленную веру в себя нашими внутренними сложностями. К тому же это было бы совершенно бесполезно. Нельзя было ожидать, что человек полностью изменит свою индивидуальность, чтобы приспособиться к клиентам. И мы со Стивом просто продолжали каждый свое: он выискивал предлоги и объяснения, а я выслушивала их без возражений, пока до меня постепенно не дошло, что он много, слишком много пил.
Он всегда был сильно под хмельком. Я закрывала на это глаза, не пытаясь ничего изменить, но наконец, осознала, что с возрастом действие алкоголя оставляет все более заметные следы на его внешности. У него была блестящая физическая подготовка и отличное здоровье, Но ему уже перевалило за пятьдесят, и он не только иногда, а очень часто выглядел старым. Его вьющиеся волосы поседели, лицо прорезали глубокие морщины, поразительные глаза часто тупели и выглядели воспаленными. Кроме того, он полнел, и, отмечая этот неуклонный упадок, я понимала, что любая неудача в банке может оказаться для него тяжелым ударом в самый уязвимый период его жизни.
Моя тревога за него выросла еще больше в то лето, когда Святая Эмили решила снова привезти в Англию всех американских детей Стива на свидание с отцом. Естественно, это было благородно с ее стороны, потому что груз дел не позволял Стиву оставить Европу и отправиться в Америку. Но я занервничала, когда Эмили объявила, что она сняла на два месяца дом на берегу моря, в Богнор Реджисе. У меня не было серьезных подозрений, что Эмили пытается соблазнить Стива, но, тем не менее, я пришла в ужас при мысли о том, что это разбудит в нем воспоминание о его вине.
— Хочешь я поеду с тобой в Саутгемптон встретить пароход? — осторожно предложила я Стиву, хотя, по правде говоря, Эмили была последним человеком, с которым мне захотелось бы встретиться.
— Нет, нет, — отвечал Стив. — Это было бы ужасно. Я всегда думаю, что не может быть ничего хуже попыток жены и бывшей жены быть любезными друг с другом, да еще на глазах мужа.
Я согласилась с ним, но все же меня угнетала мысль, что ему пришлось ехать одному. Стив встретил пароход, помог Эмили расположиться с детьми в богнорском доме и возвратился в Лондон.
— Как все прошло? — едва осмелилась спросить я.
— Отлично, — отвечал он, наливая себе тройное виски. — Девочки очень симпатичные, а Скотта и Тони я едва узнал, так они выросли. Они выглядят прекрасно, были очень рады увидеть меня, и я, пожалуй, съезжу завтра в Богнор с близнецами и с Джорджем.
— Хорошо. Как Эмили?
— Привлекательнее и мягче, чем когда бы то ни было. Я молю Бога, чтобы она снова вышла замуж. Мысль о том, что она живет одна, вызывает во мне чувство вины. Да и дети воспитываются одной матерью, и все это без единого слова упрека…
Не понимаю, как мне удалось сдержаться. Я стиснула кулаки, сосчитала до пяти и мягко проговорила: