— Но не так много таких разочарованных отцов, как Корнелиус. Это как раз такое несчастье, Стив, которое может повлиять очень плохо на его равновесие. Вся перспектива власти может для него померкнуть, и вся его энергия может направиться на что угодно другое. Боже мой, вспомни, как Генрих VIII принялся крушить все кругом, пытаясь получить наследника!
— Это тот парень с шестью женами? Он мне всегда нравился. Дорогая моя, теперь я должен идти, иначе опоздаю к первой назначенной встрече…
Мы поцеловались и расстались, но я еще долго думала о Корнелиусе, и так, и этак подходя к разгадке его личности и изучая каждую мрачную подробность так же тщательно, как изучала бы расположение фигур противника на шахматной доске.
Корнелиус не ответил на письмо Стива, по постепенно разговоры Стива с Сэмом по телефону становились все более редкими, и наконец совершенно прекратились. Стив направил всю свою энергию на организацию нашего нового эмиссионного банка.
То было беспокойное время для нас обоих, но наконец, все было готово, и 12 февраля 1936 года Стив телеграфировал своим партнерам в Нью-Йорк об отставке, а позднее, объявил об открытии по адресу Милк-стрит, дом двадцать, Лондонского эмиссионного банка «С. энд Д. Салливэн энд компани».
Наше объявление было встречено в Америке, на Уиллоу-стрит, ледяным молчанием.
В Англии было переизбрано национальное правительство, и Болдуин по-прежнему попыхивал своей трубкой. Правительство неуверенно нащупывало пути своей политики, то поддерживая Лигу Наций, то на следующее утро открывая путь итальянской агрессии, а референдум выявил массовую поддержку народом Лиги Наций, идеи разоружения и сдерживания фашистских диктаторов невоенным путем.
В Германии же Гитлер в марте того же года снова оккупировал Рейнскую демилитаризованную зону, и никто не сделал даже попытки его остановить.
— Ладно, не будем думать о Гитлере, — бодро сказала я Стиву. — Нудный человечишко! — Да и действительно я была слишком занята подготовкой к громадному репрезентационному приему по случаю учреждения нового банка, чтобы уделять внимание международным делам. В мае мы давали грандиозный бал-маскарад в «Савое», пригласив туда пять сотен гостей.
— Это будет стоить сумасшедших денег! — заметила я, когда Стив впервые сообщил мне об этой идее, но он лишь рассмеялся и сказал, что мы вполне можем себе позволить такой расход. Это было так, но я слишком хорошо помнила те тяжелые дни, когда жила без гроша, чтобы с легкостью согласиться на эту экстравагантность, да к тому же мое богатство существовало пока еще в основном на бумаге. После уплаты налогов и обустройства банка нас вряд ли можно было считать самой богатой парой в Англии, и из осторожности я учредила трест для детей и основала фонд в обеспечение своей старости. Стиву я об этом ничего не сказала. Я боялась, что он истолкует мои меры как свидетельство недоверия к нему, хотя, по всей вероятности, он, как человек умный, одобрил бы мою предусмотрительность. Однако его отношение к своим деньгам весьма отличалось от моего, и я находила весьма странным, и даже нелепым, что он проявлял мало интереса к доходу после того, как его получал. Его увлекал сам процесс деланья денег, а после того, как комиссионные оказывались благополучно оприходованными, он забывал о них и вновь отправлялся на охоту за деньгами. Он имел лишь весьма отдаленное представление о том, чем занимались его брокеры, и мысль, что он сам может сделать себя сказочно богатым за счет изобретательного распоряжения деньгами, стала уже ему докучать. Пока у него еще были деньги, позволявшие ему ни в чем себе не отказывать, он был всем доволен, и, к его счастью, у него всегда были под рукой необходимые деньги. Но, оставляя без внимания свои личные финансовые дела, не имея представления о состоянии своей чековой книжки, он учитывал деньги клиентов до последнего фартинга.
Я часто думала об этой его странности. Он напоминал мне врача, неустанно спасающего людей от смерти и не замечающего, как собственная семья страдает от недоедания.
Также, ненормально Стив относился и к своему состоянию. Хотя за годы работы в банке «Ван Зэйл» он и сколотил себе баснословные деньги, он удивительно мало о них заботился. Он потерял деньги во время кризиса, теперь платил алименты, и не только Эмили, но и своей первой жене, жившей в Калифорнии. При этом проявлял огромную щедрость ко мне и ко всем своим семерым детям и любил жить широко. В его глазах бал в «Савое» был вовсе не излишним, а необходимым деловым расходом, и, когда я сказала ему, что мы могли бы устроить презентацию, потратив гораздо меньше денег, он оказался неспособен разделить мою точку зрения.
Он не скрыл своего раздражения, и, разумеется, громадный успех этого бала более чем подтвердил правильность его экстравагантной политики. Отчет об этом событии опубликовали все международные журналы, а популярная пресса была полна мельчайших подробностей бала. Однако Европа не Америка, где все решают масштабы и зрелищность, и мне было известно, что в некоторых кругах нашу презентацию считали вульгарной.
Мои друзья, довольные той самостоятельностью, которую я отстояла для них при продаже фирмы лорду Мэлчину, меня очень порадовали. Гэрриет была на балу в наряде леди Макбет, Седрик нарядился футболистом из команды «Тотнем хотспер», и оба говорили о том, что продажа фирмы ничем им не повредила.
Сама же я испытывала двоякое чувство. Я не без сожаления пошла на решение о продаже своего дела. Действительно, это был конец целой эпохи, но также и начало новой. Я прожила тринадцать выдающихся, восхитительных, трудных лет вместе с фирмой «Дайана Слейд Косметикс», но пора было двигаться дальше, а на горизонте уже был виден новый эмиссионный банк, сложный и таинственный, и двери его вели в соблазнительный новый мир риска и предприимчивости. Я пошла на этот бал, чтобы отпраздновать вступление в свое будущее, и, при всей ностальгии по прошлому, ни о чем не жалела.
У меня ушло много времени на то, чтобы решить, как одеться, и, в конце концов, отклонив совет нарядиться королевой Елизаветой или Екатериной Великой, я решила стать Золушкой. Норман Хэртнел, одевавший Гертруду Лоренс и Эвелин Лэй, соорудил великолепное кремово-желтое платье в стиле восемнадцатого века и туфли, инкрустированные металлическими дисками, придававшими им вид хрустальных башмачков. Стива поначалу предполагалось одеть также по моде восемнадцатого века, но он решил, что необходимый для этого парик для него совершенно неприемлем, и что обстоятельствам не отвечал бы также и костюм Джорджа Вашингтона. В конце концов, я предложила ему перевоплотиться в образ герцога Веллингтонского. Он был ослепителен в плотно облегавших его ноги панталонах и в сюртуке с округленными фалдами, и его наряд наводил меня на мысль о том, насколько сексуальной была мужская мода в 1815 году. Правда, Стив жаловался, что не может сесть, но я напомнила ему о том, что красота требует жертв.