ей будут идти проценты, помещен в Индийских акциях и что доход ее будет равняться примерно 130 фунтам в год, свободным от подоходного налога. Это была его третья встреча с женой его двоюродного брата Сомса, если только она все еще оставалась его женой, в чем он был не совсем уверен. Он вспомнил, как увидел ее в первый раз, когда она сидела в Ботаническом саду, дожидаясь Босини, – прекрасная безвольная фигура, напомнившая ему Тицианову «Любовь небесную», и потом, когда, по поручению отца, он явился на Монпелье-сквер вечером, в тот день, когда они узнали о смерти Босини. Он до сих пор отчетливо помнил ее появление в дверях гостиной – ее прекрасное лицо, вдруг вспыхнувшее безумной надеждой и снова окаменевшее в отчаянии; он помнил чувство жалости, охватившее его, злобную улыбку Сомса и его слова: «Мы не принимаем» – и стук захлопнувшейся двери.
И теперь, в третий раз, он увидел лицо еще более прекрасное – не искаженное безумной надеждой или отчаянием. Глядя на нее, он думал: «Да, не мудрено, что отец восхищался ею». И тут в памяти его возник и постепенно стал ясным странный рассказ о золотом закате его отца. Она говорила о старом Джолионе с благоговением и со слезами на глазах.
– Он был так удивительно добр ко мне, не знаю почему. Он казался таким умиротворенным и прекрасным в своем кресле под деревом – вы знаете, я его первая увидела. Такой чудесный был день. Мне кажется, что счастливей смерти нельзя себе представить. Всякий был бы рад так умереть.
«Это правда, – подумал он. – Всякий был бы рад умереть, когда сияет лето и сама красота идет к тебе по зеленой лужайке».
И, окинув взглядом маленькую, почти пустую гостиную, он спросил ее, что она теперь намерена делать.
– Я начну снова жить понемножку, кузен Джолион. Так чудесно иметь собственные деньги. У меня их никогда не было. Я, наверное, останусь в этой квартире, я привыкла к ней, но смогу теперь поехать в Италию!
– Конечно, – пробормотал Джолион, глядя на ее робко улыбавшиеся губы.
Возвращаясь от нее, он думал: «Какая обаятельная женщина! Жалость какая! Я рад, что папа оставил ей эти деньги».
Он больше не виделся с ней, но каждые три месяца выписывал чек на ее банк и посылал ей об этом записку в Челси; и каждый раз получал от нее письмо с подтверждением, обычно из ее квартиры в Челси, а иногда из Италии; и теперь ее образ был неразрывно связан для него с серой, слегка надушенной бумагой, изящным прямым почерком и словами: «Дорогой кузен Джолион». Он был теперь богатым человеком и, подписывая скромный чек, часто думал: «Ведь этого ей, наверное, еле-еле хватает», – и чувство смутного удивления шевелилось в нем – как она вообще существует в этом мире, населенном мужчинами, которые не терпят, чтобы красота не была чьей-нибудь собственностью. Вначале Холли иногда заговаривала о ней, но «дамы в сером» быстро исчезают из детской памяти, а плотно сжимавшиеся губы Джун, когда в первые недели после смерти дедушки кто-нибудь упоминал имя ее бывшей подруги, отбивали охоту говорить о ней. Но один раз, правда, Джун высказалась вполне определенно:
– Я простила ей, я очень рада, что она теперь независима…
Получив карточку Сомса, Джолион сказал горничной, ибо не терпел лакеев:
– Попросите его, пожалуйста, в кабинет и скажите, что я сейчас приду. – И, взглянув на Холли, спросил: – Помнишь ты «даму в сером», которая давала тебе уроки музыки?
– Помню, конечно, а что? Это она приехала?
Джолион покачал головой и, надевая пиджак вместо своей холщовой блузы, вспомнил внезапно, что эта история не для юных ушей, и промолчал. Но его лицо, пока он шел в кабинет, весьма красноречиво изображало полное недоумение.
У стеклянной двери, глядя через террасу на дуб, стояли два человека – один средних лет, другой совсем юноша, и Джолион подумал: «Кто этот мальчик? Ведь у них же никогда не было детей».
Старший обернулся. Встреча этих двух Форсайтов второго поколения, значительно менее непосредственного, чем первое, в этом доме, который был выстроен для одного и в котором поселился хозяином другой, отличалась какой-то скрытой настороженностью при всем их старании быть приветливыми. «Уж не пришел ли он по поводу своей жены?» – думал Джолион. «С чего бы мне начать?» – думал Сомс, а Вэл, которого взяли с собой для того, чтобы разбить лед, равнодушно стоял, окидывая этого бородача ироническим взглядом из-под темных пушистых ресниц.
– Это Вэл Дарти, – сказал Сомс, – сын моей сестры. Он на днях отправляется в Оксфорд; я бы хотел познакомить его с вашим сыном.
– Ах, как жаль, Джолли уже уехал. Вы в какой колледж?
– Брэзеноз, – ответил Вэл.
– А Джолли в Крайст-Черч-колледже; но он, конечно, будет рад познакомиться с вами.
– Очень признателен вам.
– Холли дома. Если вы удовольствуетесь кузиной вместо кузена, она покажет вам сад. Вы найдете ее в гостиной, если пройдете за эту портьеру, я как раз писал ее портрет.
Повторив еще раз «очень признателен», Вэл исчез, предоставив обоим кузенам самим разбивать лед.
– Я видел ваши акварели на выставках, – сказал Сомс.
Джолиона передернуло. Он уже около двадцати шести лет не поддерживал никакой связи со своей форсайтской родней, но в его представлении они тесно связывались с «Дерби» Фрита и гравюрами Лэндсира. Он слышал от Джун, что Сомс слывет знатоком, но это только ухудшало дело. Он почувствовал, как в нем просыпается чувство необъяснимого отвращения.
– Давно я вас не видел, – сказал он.
– Да, – ответил Сомс, не разжимая губ, – с тех пор как… ну, да я, собственно, об этом и приехал поговорить. Вы, кажется, ее попечитель.
Джолион кивнул.
– Двенадцать лет – немалый срок, – отрывисто сказал Сомс. – Мне… мне надоело это.
Джолион не нашелся ничего ответить и спросил:
– Вы курите?
– Нет, благодарю.
Джолион закурил.
– Я хочу покончить с этим, – коротко сказал Сомс.
– Мне не приходится встречаться с ней, – пробормотал Джолион сквозь клуб дыма.
– Но, я полагаю, вы знаете, где она живет.
Джолион кивнул. Он не намеревался давать ее адрес без разрешения. Сомс, казалось, угадал его мысли.
– Мне не нужно ее адреса, – сказал он, – я его знаю.
– Что же вы, собственно, хотите?
– Она меня бросила. Я хочу развестись.
– Немножко поздно, пожалуй?
– Да, – сказал Сомс, и наступило молчание.
– Я плохо разбираюсь в этих вещах, если и знал что, так перезабыл, – промолвил Джолион, криво улыбнувшись. Ему самому пришлось ждать смерти, которая и развела его с первой миссис Джолион. – Вы что, хотите, чтобы я поговорил с ней?
Сомс поднял глаза и посмотрел в лицо своему кузену.
– Я полагаю, там есть кто-нибудь, – сказал он.
Джолион пожал плечами:
– Я ничего не знаю. Мне кажется, вы могли бы оба жить так, как если бы один из вас давно умер. Так обычно и делается.
Сомс повернулся к окну.