Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

- Як прозвища? – спросил страшный незваный гость у низкорослого хозяина с грубыми потрескавшимися мозолистыми ладонями работяги, потеющего напротив и со страхом глядящего на чистый лист бумаги, выложенный Марленом из планшетки, на котором он крупно вывел: «Допрос».

- Лиховец Адам Маркович.

- А у бабы? – продолжал следователь.

- Лиховец Марья, по бацьке – Пятровна.

- А у девки?

- Та тож – Лиховец, Нюркой накликали.

Марлен, не торопясь, упиваясь властью, записал.

- А ведомо ли вам, Лиховцы Адам и Марья, что ваша дура, несмотря на то, что учится в девятом классе, то есть, Лиховец Нюрка-Анна, обманом втиснулась в чужую семью, бесстыдно повисла ярмом на шее мужика и выгнала на улку его жёнку с малым дитём?

Мужик побледнел, потом покраснел, пошёл пятнами и начал угрожающе подниматься, сжав кулаки, баба прижала уголок платка к вздрагивающим губам и, откинувшись назад, скорбно глядела на дочь треугольными глазами, а та, не ожидая скорой расправы без суда и начатого следствия, метнулась к двери как нашкодившая кошка.

- Сидеть-ть!!! – несолидно взвизгнул дознаватель, неожиданно в крике потеряв голос. И когда батька, пошатываясь над столом и с ненавистью глядя вслед улепетнувшему дитяти с женскими формами, снова рухнул на скамью, брякнув костлявым задом, а мать скукожилась в испуге, подняв и вторую руку ко рту, словно сдерживая отчаянный вой, повелитель поманил пальцем притормозившую дочь и приказал: - И ты сядь! Отдельно сядь, на углу!

- Это ещё не всё, - успокоил начальник, когда подследственные уселись под неумолчное хлюпанье носом преступницы, по-детски размазывающей по пухлым ядрёным щекам сопли и слёзы то кулаком, то ладонью. – Кали мужик опамятовал и стал гнать у выю ад себя, яна зусим з глузду зъехала и накропала донос в органы.

Отец опять стал подниматься, никак не находя дрожащими руками надёжную опору.

- Почакай, - остановил мучитель, - паслухай, што нагородила твоя любимая дочка: будто парень заарганизовал вражий кружок из сябров, и они в ём материли савецкую власть и хотели, штоб Беларусь была отдельно от СССР. Гэта нада ж такое придумать, а ещё комсомолка!

Мать, наконец, тоненько заскулила, отец закачался, застонал, облапив взлохмаченную голову, а бдительная помощница органов истерически зарыдала, рухнув головой на стол и катая её по рукам.

Марлен подождал, пока трио сладится и успокоится, и ещё подлил яду:

- Мало того, яна и соседей, яки обороняли от блядства, по злобе в донос вляпала. И як така курвятина в доброй семье народилась?!

- Убью!!! Сучка!!! – взревел соло обеспамятовавший батька и протянул руку, чтобы ухватить выродка, но та, хотя и не глядела, занятая охранительными рыданиями, резво отодвинулась, вскочила и отбежала к печи, упершись спиной и защищая вздыбившуюся грудь перекрещенными руками.

Мать взвыла вторым голосом, а трагический декламатор завершил:

- Усех троих заарестовали, и им грозит расстрел.

- Нет!!! – отчаянно закричала Нюрка. – Не надо! – она уже не вытирала обильно текущие на грудь слёзы и сопли. – Я не ведала. Я хотела, чтоб поругали за то, что ён так со мной, за то, что ён… я яго лечила… а ён… - она горько и свободно с подвизгом заревела, жалея себя.

Опозоренные до смерти – хоть беги на край света – напуганные до умопомрачения, с ужасом глядели родители на своё непутёвое чадо, бездумно сунувшее всю семью в гадючью яму бесчестия, из которой и не выбраться. Несмываемое пятно доносчиков и погубителей невинных потянется через всю жизнь. Тех, что арестовали, жалко, а себя ещё жальче.

- Лечила – дрочила, - грубо оборвал их невесёлые раздумья следователь, профессионально не купившись на сочувствие к страданиям подследственных. – Думать надо головой, а не тем, что между ног.

- Арестуй и её! – вскричал потерявший разум отец.

- Нет!! – всполошилась мать, вскакивая и загораживая дочь раскинутыми руками. – Не дам! – Ей не важно, кем та была – героиней или преступницей, убийцей, это её ребёнок, дитя на всю жизнь, и мать защищала не человека, а своего ребёнка. Так уж повелось среди матерей.

Нагнетая обстановку страха и неуверенности, так необходимую для успешного следствия, способный защитник трудящихся, отцов и матерей, детей и внуков, оступившихся и безвинных, выжидающе постучал пальцем по столу, страшно поиграл почти отсутствующими желваками на прыщавых пацанячьих скулах и, медленно и значительно переводя строгий взгляд птичьих глаз с отца на мать, на дочь и обратно, согласился:

- Придётся.

Мать ещё теснее прижала дочь к защитнице-печи.

- Яна сама член… - в голове Марлена совсем некстати возник напруженный мужской орган, - …кружка и, значицца, тож участвовала во вражьем заговоре супротив савецкой атчины. Так? – всем туловищем повернулся к вражине, затаившейся до поры, до времени за матерью.

Лицо у той стало блестящим, в грязных потёках, глаза покраснели и стали почти безумными, затравленными, а женские формы вдруг опали, превратив девицу в обычного эгоистичного и бездумного девчачьего мотылька, мотающегося от одного огонька к другому, пока не подгорят крылья. И вот наткнулась вместо огонька на пламя.

- Не было ниякого заговору, - злобно закричала разоблачённая вражина как прижатая в углу мелкотравчатая шавка, спасающая свою шкуру. – Мы книжки читали про Беларусь, размовляли по-нашему. Не было ниякой политики, не было, не было, не было!!! – забилась она в истерике, колотя руками совсем безвинную печь.

- Вось и добра, - опять согласился липучий следователь. – Ты донос на чём писала? – задал совсем простой вопрос, будто не к месту, и тем успокаивая.

Нюрка немного прошмыгалась, ответила срывающимся голосом:

- Из тетрадки листок взяла.

- Давай-ка, отлипни от печи и от маманьки, умойся, притарань ещё листок из той же тетрадки и чернила с ручкой те же, непременно всё то же. Усекла?

Смышлёная девятиклассница мотнула головой.

- Будем с тобой из говна вылазить – опровержение на себя писать. Чего ждёшь? Топай, - строго понудил поспешать.

- Сказано – делай! – подкрепил приказ и батька.

- Сделай, дачка, сделай, як велят, - попросила и матка, отпуская дитятко и легонько вздыхая от забрезжившей надежды на спасение.

Когда успокоившаяся Нюрка, к которой постепенно возвращалось чувство собственной правоты, быстро вернулась с затребованными орудиями убийства, Марлен встал, медленно, пружиня, походил по кухне, с усилием прорезав на лбу мелкую морщинку глубокого размышления, потом остановился за спиной гадючницы, отчего та боязливо поёрзала не защищённой ни печкой, ни мамкой спиной, покачался на носках как полководец перед принятием стратегического решения, довольный развитием местных событий, а значит, и собой, следователем, и уточнил:

- Ты кому чирикала гумагу?

- В органы НКВД г.Минска, - оглянулась Нюрка, пригнув спину.

- Вот и марай знов туда.

Он подождал, пока она старательно и чётко не дрогнувшей рукой выведет короткий адрес очень длинного пути для многих, и продолжил:

- Теперь заглавие. У тебя як было?

- Нияк.

- А зараз пиши: Заявление-отказ. Мотри-ка, через штрих пишешь, грамотуля.

- Яна у нас двоек не мае у школе, - не преминула похвастать мать самым лучшим дитём на свете.

- Да что ты баишь? Така вумная, а вляпалась, - остудил её любовь следователь. – Дале так: настоящим паведомляю… и паведомляй, як раззлобилась на хахаля, який тебя турнул…

- Я сама ад яго ушла, - по-женски обиделась Нюрка.

- … и ввела Органы – Органы пиши с вяликой буквы – в кривду, сообщив… ты помнишь, што тады писала?

- Не-е.

- Дура! Сообщив, значит, ложно, что Слободюк заорганизовал заговор у кружке супрацив радяньской улады. Усё гэта херня… не, гэта не пиши. Усё гэта брехня и мои выдумки. Мы на кружке – и я тож – читали книжки по гистории беларускай радзимы и навучались селянской мове, гуторили аб чём прочем, аб нашем добрам жицце, аб кине, аб бабах… не, гэта тож не пиши… аб…аб…аб чём ещё болтали?

- Аб школе, аб беларуских героях, аб где працовать, аб…

- Во! Так и пиши. Записала? Продолжай аккуратно: аб палитике николи не гаварили. И подкрыжь. Так. Добавь з новой строчки: Лемехов…

- Хто гэта?

Даже привычный к неожиданностям Марлен опешил.

- Во, даёт! Обосрала человека ни за грош и фамилии не ведает. Адкуль в цябе стольки злобы?

- Ад матери, - пояснил отец, исключив свою вину.

- Лемехов – гэта камиссар, ясно? Пиши, не отвлекайся. Лемехов и Васильев – гэта Володька, его постоялец, тож фамилии небось не ведаешь – в кружке николи не были, и я написала на них за то, што они меня срамили за Сашку, а супроцив савецкой улады николи не гуторили. Знов с чистой строчки: Прошу моему першаму сообщению не верить, так как он придуманный. Вот. Дай-кось, изучу.

Медленно и сосредоточенно водя глазами по строчкам и шевеля губами, предприимчивый дотошный следователь прочитал сочинённое им донесение и остался доволен.