«Да,— думала Бош-хатын,— красавицы Запада и Востока готовы отдать свое тело ласкам обезьяны, лишь бы щеголять в каракулевой шубке, выращенной среди солончаков и колючек наших кочевий». Сама из кочевого рода, Бош-хатын преотлично разбиралась в пастьбе, в статьях кучкаров и маток, в свежевании и в сушке шкурок новорожденных ягнят и во всем, что касается производства каракуля.
И все, сидевшие в михманхаие, опытные прожженные торгаши и каракулеводы, слушали эту разбухшую от сладкой жизни старуху и проникались тревогой. Пальца ей в рот не клади, откусит. Она разбиралась в сортах. Заставила их вытащить из хурджунов шкурки и ожесточенно спорила с Исхаком Ходжи Кабани.
— Да разве зго черный араби из Кассана? Обманывай дураков! У кассанского и валик не тот, и рисунок красивее, а ты подсовываешь мне сорт «боб». Слепец разглядит, что тут не валик, а бобовые завитки.
И она углубилась в такие тонкости по поводу завитков, «гривок», «колец», при-лизанности, закрутки, извивов шерсти, что многоопытные каракулеводы могли лишь вздыхать. А когда Бош-хатын принялась определять оттенки шкурок: камбар — коричневой бронзы, сур — серебристые, шабранг — цвета пламени чирага в ночи, гулигез — розовые, тогда и сам Исхак Ходжи Кабани прикусил язык. Беседа грозила затянуться до ночи. Но Бош-хатын вдруг прервала просмотр образцов и воскликнула:
— Давайте отчеты!
Считали и подсчитывали. Бош-хатын осталась довольна. Даже слово похвалы сорвалось с её уст. Получилось так, что в Советском Узбекистане нетронутыми лежат целые богатства.
— Можете возвращаться к своим кошарам. Ждите. Час освобождения близок. Но остерегайтесь, если поголовье уменьшится хоть на одну овцу...
Лица и бороды вытянулись. А деньги? А золото?
— Кхе! Кхоу! Кхаа-кха!
Разнообразные кашлящие, перхающие звуки вдруг наполнили михманхану. Все чалмы — белые, красные, синие — резко закачались, и бороды повернулись в сторону, где так непочтительно прозвучал кашель.
Оттого, что её осмелились прервать, Бош-хатын проглотила слова и таращила глаза.
Кашель оборвался. Из дальней, самой малопочтенной стороны, что у самого входа в михманхану, вошел, нет, вкатился колобком в комнату в белом чесучовом камзоле, в белой чалме пирожком Молиар. Он приложил руку к сердцу, к желудку, снова к сердцу, рассыпаясь в почтительнейших приветствиях и извинениях, по всем законам восточного этикета. Он только что не распростерся ниц перед Бош-хатын, так он вел себя приниженно. Но то, что он начал говорить сейчас же вслед за изысканностями восточного славословия, заставило купцов в один голос воскликнуть: «Тау-ба!» А Бош-хатын побагровела сквозь слой китайских белил.
— Хватит, госпожа. Базар есть базар! Торговля есть торговля,— грубил Молиар.— Сам пророк благословен, он торговался и рядился, назначал и сбивал цену, добивался прибылей и устранял убытки. А нам, купцам, все равно — во дворце мы или в торговом ряду, и госпожа для нас — тот же продавец и покупатель. Мы имеем товар, вы имеете желание купить, а мы продать. Сколько?
— Кто таков? — спросила потихоньку у босоногого Начальп Дверей оробевшая Бош-хатын. И все поняли по её растерянности, что и положение эмира, и дела Бухарского центра, и состояние воинства ислама совсем не так уж хороши. «Гранат, с кожуры красивый и сулящий сладость языку,— в середине-то кислый».
— Мы, аксакалы,— продолжал Молиар,— хотим, чтобы во рту унас сделалось слаще сахару, и уж пусть по лицу ходит рука гнева госпожи. Наше дело маленькое. Мы люди пастушьего посоха и кизячного дыма очагов. Нам нет дела до сабель, ружей и зеленых знамен. Сколько?
Бош-хатын все еще не решила: слушать ли ей дальше или приказать вышвырнуть наглеца. Она-то знала истинное положение на амударьинской границе и потому колебалась. А никому не знакомый, непонятно, как втиснувшийся в среду аксаклов-животноводов Молиар продолжал:
— Все эти почтенные, пропахшие овечьими тулупами таксыры желают знать — сколько? Сколько мы получим золотых монет, и — клянусь! — не нужно нам никаких других денег. Сколько? Сколько мы получим за пастьбу и заботу, за сторожение и выхаживание, за свежевание ягнят, сушку и выделку шкурок, за сбережение от завидущих глаз нищих и всякой черной кости. Сколько?
— Что ты хочешь? Говори яснее. Мне не подобает слушать вывалянные в навозе слова. Чего тебе надо?
Но резкие слова повелительницы совсем не соответствовали жалкому тону, каким были они произнесены.
И все смотрели с надеждой на этого грубого, но, видимо, толкового Молиара, назвавшего себя карнапчульским прасолом. Чем торговал и чем вообще занимался Молиар, какие стада каракульских овец и где он пас и укрывал их, никто не знал. Но все аксакалы немало повеселились, слушая байки и аския этого самого Молиара, когда пришлось коротать в караван-сарае долгие часы ожидания приема в Кала-и-Фатту.
Оказывается, Молиар не просто балагур, он еще и толковый человек, отлично знающий, когда не грех и поторговаться, даже если купец сам всемогущий эмир бухарский Сеид Алимхан или, вернее, его эмирша Бош-хатын.
И аксакалы согласно закивали головами с таким усердием, что чалмы, тяжелые и грязные, сползли на лбы, на носы и чуть не попадали на дастархан, столь скудный, что на него и смотреть не хотелось.
Но что это? Они глазам своим не поверили. Дастархан в мгновение оказался уставленным обильными яствами: и самсой, и гороховыми пирожками, и вареной, наломанной кусками, курицей, и фазанами, запеченными с фисташковыми и грецкими орехами, и преотличными лепешками из эмирских тандыров, от которых язык попадает в рай, а желудок испытывает сладострастие.
Дастархан преобразился по шевелению мизинца Бош-хатын. Простодушная хитрость. Преображение дастархана готовилось на случай, если аксакалы окажутся непокладистыми и не согласятся на продление кабалы, в которой их держит эмир, или, лучше сказать, госпожа эмирша.
Этот дьявол Молиар — чтоб ему оказаться на доске омывателя трупов — слиш-ком хитер. Надо его задобрить.
Не подвержена самообольщению госпожа. Сладостные видения царственного супруга Алимхана ей не по душе. Это он все грезит о золотом троне. У Бош-хатын повседневная забота домашней хозяйки, знающей, сколько в дворцовой кладовой кунжутного масла в тыквенной бутыли, сколько надо замесить теста на лепешки, чтобы накормить чад и домочадцев. Но Бош-хатын также знает, какая жидкость в политической бутыли Запада и Востока и как замешено тесто в арсеналах инглизов, много обещающих, но мало дающих.