Приказ произнесли на местном диалекте, но Анжелике сначала показалось, что перед ней потустороннее существо, может быть Белая дама, а другие ребятишки — и лазавшие по деревьям, и игравшие внизу, увидев окруженную светом женщину, стоявшую под деревом, бросились наутек с криками: «Колдунья!.. КОЛДУНЬЯ!..»
Анжелика тоже спустилась с дерева и осталась наедине с видением. Она помнила, как женщина ей улыбнулась и провела своим длинным белым пальцем по ладони девочки, как будто для того, чтобы нарисовать там какой-то знак или что-то прочитать. Затем она сказала по-французски: «Зачем ты это делаешь? Посмотри, как взволнованы бедные родители там, наверху». И женщина показала Анжелике обеих птиц, отца и мать, с отчаянными криками носившихся вокруг дерева, на которых она раньше не обратила внимания.
С тех пор девочка полюбила гулять с Мелюзиной, потому что она понимала все, чему та ее учила. Уже само имя лесной колдуньи вызывало ощущение чего-то необычного. Тем, кто смотрел на нее издалека, казалось, что она скользит над травой лужайки, не касаясь земли. Зимой она иногда появлялась у дверей, чтобы попросить кувшин молока в обмен на целебные травы.
По ее примеру Анжелика собирала цветы и коренья, сушила их, кипятила, измельчала и раскладывала по пакетикам — все это втайне от окружающих. В ее занятия был посвящен только старый Гийом. А Пюльшери порой часами не могла дозваться девочку.
Отношения с Мелюзиной, их встречи, их открытия — все это Анжелика бережно хранила в уголке своего разума, своего сердца — там, где было место только лишь для них двоих.
Мелюзина, колдунья.
Она была госпожой господского леса.
Со своей компанией Анжелика, Маркиза Ангелов, никогда не переступала границ общинных земель, этой очень большой территории, где крестьяне могли получить дозволение собирать хворост для очага или пасти свиней. Дальше никто не шел. Но только не она, Анжелика, когда была вместе с Мелюзиной. Ведь дальше начинался таинственный лес, с его мшистыми скалами, с его озерцами, сине-зелеными, едва видными под переплетающимися стеблями водных растений, тот самый лес, где разворачивались события эпических поэм из календарей и маленьких синих книжечек.
Здесь вполне могли бы встретиться закованные в железные доспехи рыцари или, по крайней мере, какой-нибудь забытый со времен Мерлина дракон, неважно, изрыгает он пламя или нет. Ведь до сих пор провинция не могла похвастаться, что в ее календаре есть страничка, где изображен святой защитник героини — девы в белом одеянии, который связал бы дракона и изгнал бы его из страны или, по крайней мере, довел бы до края пропасти, где тот бы и сгинул по милости Божией.
Но в этой запретной глуши бродила только одна Мелюзина.
Она стала водить туда Анжелику. И девочка однажды вдруг поняла, что о своих прогулках с Мелюзиной она не расскажет никому и никогда.
Старый Лютцен знал только о тайнике в подвалах замка, где Анжелика хранила и сушила свои растения по примеру подруги. Она чувствовала, что все это нужно хранить в тайне. Крестьяне боялись старой женщины. Тот же хвастунишка Николя при виде ее удирал с воплями: «Колдунья! Колдунья!» Как и все остальные. Это не мешало им, захворав, тихонько прокрадываться к скале, у которой жила Мелюзина, или отправлять туда мальчишку, чтобы получить немного целебного отвара. По словам местных жителей, она не была похожа на других колдуний, и никто не знал, откуда она пришла.
Свои седые волосы Мелюзина перехватывала лентой, а иногда украшала цветами, и Анжелика находила, что это очень красиво! Она часто напевала. И бесшумно скользила между деревьями и травами, со своей маленькой, сплетенной из корней жимолости корзинкой, куда она складывала то плоды, то листья, то головки цветов. Постепенно она допустила девочку к более серьезному сбору, но его следовало производить втайне и сопровождать чтением странных молитв.
И поэтому Анжелика никому не рассказывала о том, что переживала с Мелюзиной. Это была как бы вторая жизнь, где девочка становилась одним целым с колдуньей, растениями и лесными зверями, она бережно хранила ее в себе самой, как в «волшебной шкатулке», как в запретной комнате маленького зачарованного замка, который принадлежал ей одной. Она мечтала, что однажды станет такой же искусной, как Мелюзина, и тогда исцелит весь мир.
В деревнях был обычай всех колдуний называть Мелюзинами.
Хотели ли крестьяне защититься от ведьм или попросить у них помощи, они всегда по обыкновению поклонялись великой и знаменитой, почти обожествленной фее Мелюзине, что испокон веку была покровительницей западных земель. Ее трагическая история вызывала меланхолию у кормилицы, которая об этом рассказывала неохотно.
Фея Мелюзина была дочерью некоего Эленаса, короля Альбы[25]. Вскоре после замужества с принцем Раймоном де Форезом ее стали называть Матерью Люзиньяна, затем это имя превратилось в Мерлюзину и, наконец, в Мелюзину.
Миновали счастливые годы, и пришла беда. Беда вдвойне ужасная, потому что ее можно было избежать.
Кормилица говорила, что муж феи Мелюзины принес несчастье своей семье, себе самому, обрек свою прекраснейшую обожаемую жену на вечные страдания не потому, что разлюбил ее или полюбил другую, и не потому, что супруга скрыла от него какое-то греховное чувство, и даже не потому, что он стал жертвой своего любопытства, как принято считать; нет, несчастье произошло потому, что этот красивый влюбленный человек оказался всего-навсего легкомысленным!
И с этими словами Фантина Лозье украдкой бросала взгляд своих черных глаз на Анжелику. Легкомыслие! Все несчастья мира заключены в этом слове и проистекают из него, как из ящика Пандоры!
Однажды вечером, возвращаясь домой, в один из своих чудесных замков, которые он берег для своей чудесной жены, и, решив оказать пышный прием нескольким своим друзьям, встреченным по дороге, он забыл об одном совете, который дала ему жена: никогда не пытаться проникнуть в ее покои по субботам. И вот он со своими собутыльниками вошел к ней, и перед ними предстало ужасное зрелище: в большом бассейне плескалась великолепная женщина с рыбьим хвостом.
Осознав, что ее тайна раскрыта, женщина-чудовище испустила страшный крик — крик агонии — и, разбрызгивая воду, рванулась в окно, в ночь, в пустынные пространства, где отныне должна была скитаться вечно. Это было не просто разоблачение — теперь она не могла умереть естественной смертью и была обречена на вечную жизнь. Ведь что бы об этом ни говорили, для живого существа нет ничего страшнее бессмертия!
Действительно, размышляла кормилица, не мог же такой знатный господин, как Раймон де Форез, первый сеньор Люзиньяна и Пуату, проявить простую забывчивость, и если он не забыл торжественного обещания, которое дал жене, а просто не принял его всерьез и решил прийти к ней в этот вечер в компании гостей, то был тысячу раз легкомыслен.