Читать интересную книгу Вечер трудного дня - Сорбатская Наталья

Фатьмуша сидела с Эдиком на Стефкиной кровати, Анна с Ленкой расположились напротив, а где была в это время Стефка, ничья память не сохранила, но, скорее всего, занималась с Ренатом лирической физкультурой этажом выше.

Эдик крепко, по-мужски, обнял Фатьмушу за плечи и впился в нее тонкогубым ртом с жесткой щеточкой усов. Фатьмуша доблестно держала удар. Тогда Эдик начал слегка заваливать ее на кровать. Фатьмуша взмахнула свободными руками, потому что поцелуи поцелуями, а обнимать Эдика в ее планы не входило.

Наконец, потеряв точку опоры, Фатьмуша вскинула ноги. Причем оказалось, что она без трусов. Видавшая виды Ленка от неожиданности крякнула. Тут Анна сообразила, что пора безобразие прекращать, пока не поздно.

Но проблема была в том, что сам Эдик ей очень даже нравился. Все-таки у них было кое-что общее. И перед тем, как всех окончательно разогнать, она решила, что раз уж это всего лишь игра, то почему бы и ей с Эдиком не поцеловаться. Просто так, за компанию. Тем более, что на Стефку он сегодня не отвлекается.

Анна смело села к нему на колени, и они целовались, пока не кончилось дыхание. Потом Анна попробовала одновременно дышать носом. Но это мешало. Пришлось глотнуть воздуха и продолжить. В какой-то момент она почувствовала, что рука Эдика — не та, что обнимала ее за талию, а вторая, свободная, — постепенно перемещается с ее колена на ее же грудь. А это уже было явно лишнее. Про это не договаривались. Анна закрыла рот и встала. Эдик еще несколько секунд посидел, приходя в себя, потом послал всех подальше и сам выскочил из комнаты.

Теперь и разгонять было некого: Анна сидела на месте сбежавшего Эдика, про себя анализируя события последнего получаса, Ленка перекатывала какой-то конспект, а Фатьмуша как ни в чем не бывало отправилась заваривать чай — наступало время ужина.

Спустя почти год, который Анна провела преимущественно вне стен общежития, повторилась схожая ситуация. Только Стефка отчалила насовсем в братскую Болгарию, а Ленка в очередной раз где-то на стороне доказывала свою любовь к Сашке. В Фатьмушиной на сей раз комнате встретились Анна и еще больше поседевший Эдик.

Они долго болтали про самые разные вещи, потом ужинали и пили чай и опять болтали. Все было просто и по-семейному. Наконец Фатьмуша сказала, что хочет спать, а расставаться с ними не хочет. И быстро сдвинула две кровати. И так же быстро легла, и Эдик тоже лег с краю.

Анна стала думать, что сие значит: или это Фатьмушина восточная страсть к сводничеству проявилась в такой извращенной форме, или гаремный инстинкт сработал, или она к такому положению вещей успела за год как-то незаметно для Анны привыкнуть.

Уйти было вроде уже неудобно. Анна потопталась возле кроватей, потушила свет и, не раздеваясь, тоже легла с краю. Разговор о том, о сем был продолжен. Потом Фатьма с Эдиком немного поцеловались, все это было не только слышно, но и видно, потому что с улицы проникал свет: Университет по ночам слегка подсвечивали. Наконец Фатьма окончательно захотела спать, перевалилась через Анну, и та оказалась в середине, между ней и Эдиком.

Они лежали лицом друг к другу, и Анна видела, как блестят в темноте иссиня-черные глаза Эдика. Он предложил Анне раздеться, но она сказала, что ей и так хорошо. Фатьма за ее спиной не подавала никаких признаков жизни.

Потом от нечего делать они стали тихо целоваться. Потом Эдик взял ее руку и потянул вниз. И Анне показалось, что в ее ладони трепыхнулся живой птенец. Но тут на нее напал смех Она хохотала и не могла остановиться. Фатьма недовольно проворчала, что они сами не спят и другим не дают. Эдик обреченно вздохнул, встал и, ни слова не говоря, удалился.

На этом всяческая суета сует в Анниной жизни закончилась. А началось совсем другое.

* * *

Очень скоро Анна переключилась на объекты гораздо более романтические, возвышенные и недосягаемые. В общем, случилась с ней любовь, но как бы не совсем своя, а немного чужая. Одарила ее судьба таким опытом — опытом любви между человеком и ангелом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Имелся у Анны в Москве еще один круг знакомств, дальний, но гораздо более содержательный, чем ближний. И водились в нем молодые художники и художницы, музыканты и музыкантши, на худой конец — теоретики того и другого. И была какая-то мастерская на улице Грановского, в самом центре Москвы, шумные и злоязыкие сборища с видом едва ли не на мавзолей, пробуждения утром на голой раскладушке без одеяла и глоток теплой вчерашней водки вместо завтрака. А в качестве закуски — рассказ хозяев о том, как частенько они подбирают возле цековского распределителя напротив выпавшие из чьих-то партийных авосек то батон дефицитной копченой колбасы, то банку крабовых консервов.

И еще, говорили они, в угловом гастрономчике иногда выбрасывают всякие дефицитные же рыбные и мясные нарезки в красивом целлофане, а вовсе не в привычной, с пятнами проступившего жира, коричневой бумаге. Они сначала не могли понять, в чем дело, а потом пригляделись к диковинным циферкам на этикеточках и сообразили, что в гастроном сбрасывают и продают не по самой дешевой цене на несколько часов просроченные продукты из все того же цековского распределителя. В общем, кто-то рачительный решил: не выбрасывать же то, от чего нежным слугам народа может ненароком поплохеть… Таким образом и перепадало Анниной компании с барского плеча Софьи Власьевны.

Глумились они над властью не как могли, а как получалось, в меру темперамента и буксующего в совсем уже вязкой почве середины восьмидесятых диссидентства: пусть и не громко глумились, зато под самым боком и от души. Дальше них только Кремль был.

И вот на одном из таких сборищ познакомилась Анна с консерваторской девушкой Алисой, рыжеволосой, белолицей и крупнотелой, полной молодой жизненной силы и женской, свершившейся уже прелести.

У нее было немного детское и словно обиженное выражение лица: слегка опущенные уголки большого рта и карие, почти в цвет волос, нежно косящие на окружающих глаза, казавшиеся влажными за большими, блестящими стеклами очков. И была у Алисы своя тайна, своя история любви, печальная, красивая и почти невероятная. А какой еще может быть история пусть и формально, но все-таки женатого и битого жизнью знаменитого музыканта, профессора Консерватории, и его ученицы?

Алиса рассказывала, как иногда она дожидается его, сидя на подоконнике одной из консерваторских холодных лестниц, и как однажды она ждала его, ждала, да там и заснула, а он подошел к ней, спящей, тихо погладил по щеке и спросил: «Что, совсем измучил я тебя, девочка?» И было это так прекрасно и безнадежно, что Анне хотелось плакать.

И что, скажите на милость, могла предложить нежная, розово-золотистая Алиса этому усталому человеку, кроме своей молодости. И что он мог сделать, как не принять этот дар, оставив ей взамен ощущение не прошедшего мимо чуда.

Они бегали вместе на концерты Алисиного профессора и, приткнувшись где-нибудь на балконе, смотрели, как летают над клавиатурой его прекрасные руки и ангелоподобная шевелюра.

И несколько раз они вместе ездили за город, подходили со стороны негустого, вполне одомашненного леса к деревянной двухэтажной даче, где жил тогда профессор, и слушали, как вырывается наружу из приоткрытых окон рояльной сплошной поток шопеновских этюдов.

Родители Алисы работали на дипломатической службе в недалекой стране, и Алиса подолгу оставалась жить одна, на попечении тетки, материнской сестры. Но поскольку у той имелась своя семья и своя жизнь, то Алиса часто была предоставлена самой себе в шикарной по тем временам квартире на Кутузовском проспекте.

В этой квартире и оказалась однажды Анна, продрогшая на осеннем ветру и совсем простуженная. По этому случаю Алиса заставила ее принять горячий душ и уложила на широкую двуспальную кровать своих родителей. Потом принесла горячее молоко с медом, умостила в Анниных ногах свое большое тело и, нежно кося глазами, сказала, что вот так же отпаивает его, когда он, обессиленный работой, вином и жизненными неурядицами, появляется иногда в ее доме.