Читать интересную книгу Забыть Палермо - Эдмонда Шарль-Ру

Флер Ли, знавшая, что я отсутствую часто, заявила, что, если мой метод работы докажет свою эффективность, она ничего не имеет против. Она не пожалела красноречия, чтобы разглагольствовать о тайных дорогах, ведущих к успеху. Этим она дала понять, что журналу может стать полезной новая манера работы. Потом был сделан намек на то, что она называла моей «профессиональной неорганизованностью», моими «странностями», сказала, что я безумно растрачиваю время. Видимо, Флер Ли ожидала от меня откровений.

— Ну, когда-нибудь вы скажете мне, почему вы такая…

Я ничего не ответила ей. Флер Ли была не из тех женщин, которые могли бы понять, как можно жить, лелея проблеск надежды.

* * *

Скитаться в городе, где мечтаниям нет простора, где тоска держит тебя в неотвязных тисках… Следовать вдоль Пятой авеню, когда хочется скрыться от всего этого… Беспокойно твердить себе: «Мне нравится бесполезное, величественное, я хочу видеть мраморные фигуры на разрушенных временем фасадах, хочу заблудиться в запутанных улицах, хочу, чтоб в моем квартале громко звучали песни и настежь были открыты двери баров. Я хочу на перекрестках видеть троеликих богов, скульптурные аллегории, струящиеся фонтаны, обычные в моей стране, хотя там воды не хватает. Я хочу загадочности, мне не хватает легенд, драконов, просторных садов и больших звезд в небе, я хочу Палермо». И что же я вижу здесь взамен всего этого? Какое-то строительство и облако пыли, клубящейся над ним. Вблизи останавливается машина. Шофер тоже смотрит на это.

— Вчера здесь был дом, — говорит он веселым голосом. — А сегодня ничего нет… Пусто. Здорово, а?

Он говорит это от души. Внезапная пропажа дома смешит его. Сказать ли ему: «У нас почти три четверти всего было разрушено… А то, что сохранилось, заботливо оберегалось, подкреплялось, а если не хватало возможностей восстановить, то люди покорно жили среди руин…» Но не удастся мне заинтересовать этого человека. Ему это абсолютно безразлично, какое ему дело до того, разрушаются ли дома в Сицилии. Просто надо перестать об этом думать, толку нет от этих мыслей. Чего же ты ищешь, Жанна? Сюжет для прогулок, нужный читательницам «Ярмарки»? Ничем другим незачем интересоваться. Флер Ли сказала напрямик: «Вам надо увлечь неизвестных вам читательниц. За это вам платят. Не теряйте понапрасну времени на улицах, будьте внимательней. Любой прохожий может стать нашим читателем».

И добавила: «Пожалуйста, без поэзии. Дайте что-то непосредственное… Придерживайтесь фактов. «Ярмарка» — журнал весьма конкретный». Эту фразу она подчеркнула решительным взмахом руки, показав свои красивые точеные пальцы. «„Ярмарка“ должна быть полнокровным изданием, понимаете? Ей требуется что-то энергичное».

Я понимала. Но что же предложить им, этим строителям, увлекающимся прозрачностью? Как запретной радостью, они тешатся стеклом. Делают дома из дымчатого стекла, хотят, чтоб стены отражали меняющиеся формы города, который не имеет прошлого. Можно ли отторгнуть прошлое? Откуда-то изнутри, из глубины голубых дней былого пробуждается захватывающее воспоминание. Оно как живой родник, как стремительный поток, прорвавшийся через затворы памяти. Сколько времени следовало за мной воспоминание о каменной стене, которую я так ясно перед собой вижу, покрытой диким жасмином и жимолостью. Вся стена полна жужжанием мошкары. Здесь, лежа в траве, мы впервые поцеловались… Поцелуй в глаза, в губы… А несколько лет спустя, здесь же, когда появились в небе самолеты, я потеряла детскую веру в то, что жизнь будет вечной, потеряла так, как теряют невинность, в той же траве, с пригоршнями земли в руках и мольбой на устах. Можно ли забыть эту стену? Люди не знают, как много могут значить камни. И эта стена, вся в пробоинах, висящая над обрывом, все еще укрывает, спасает, всеми силами сопротивляется, и навсегда эти руины стали убежищем воспоминаний о моей погибшей любви. Люди, не имеющие жилья, сушат здесь, на этих камнях, свою одежду после стирки. Об этом рассказать читательницам «Ярмарки»? О том, как убивали Палермо? Есть в этом что-то непосредственное или же конкретное? Оставалось три дня до праздника святой Розалии, и вот в разгаре ночи настал конец света, такое слепящее зарево, что земля уходит из-под ног, крушение мира возвещают колокольни, падают бомбы, а розовый ураган цветов лавра и аромат деревьев, как и прежде, окутывает город своим душистым дыханием. Рассказать об этой ночи читательницам «Ярмарки»? Мрачная музыка смерти, несущаяся с небес, обрушивалась громовыми ударами на землю, окровавленные марионетки, всеми забытые, валялись на тротуарах, стонали: «Помогите… Доктора…» Эти дрожащие голоса жаждали помощи, а старая больничная таратайка была где-то далеко или сама укрылась от гибели — кто знает… А топот полицейских? Тесный круг проклятых фашистов со сжатыми кулаками, надвигающихся четким, отработанным шагом на разгневанную толпу, чтоб убивать, хватать, грабить. А крики женщин, доносящиеся из темных развалин? О мой город, несчастный мой город… И обезумевшие от ужаса ласточки, взлетевшие и кружащиеся в небесах…

Но «Ярмарка» не место для несчастий. Таков приказ Флер Ли. Наш журнал рассказывает о счастливой жизни, о богатстве и женщинах, которым сопутствовала удача. Разве ты забыла, Жанна, послание, которое тебе вручили? Это указание дирекции, памятка. Таким словом здесь называют письменные инструкции, и когда их дают вам — это уже дурной знак. «Ваша задача не в том, чтобы делиться воспоминаниями с читательницами. Вам платят за то, чтобы вы их развлекали. Опишите им местный колорит». Ну хорошо. Что бы сказала Флер Ли о мосье Джузеппе? Не правда ли, это могло б подойти? Такой забавный персонаж — посредник в разного рода делах. Ох, и трудное у него ремесло — дни напролет торчать в мэриях, стоять в очередях по делам своих состоятельных клиентов, повторять с утра до вечера в коридорах: «Да, уважаемый господин…», «Ну конечно, ваше превосходительство…» Вечно быть занятым уговорами чиновников, а при случае уметь всучить и взятку. «Какие пустяки, почтеннейший…» У него своя особая манера знакомиться: «Мосье Джузеппе к вашим услугам, вот он я». И низкий поклон. Выглядит неизменно корректным, его не видели без галстука. Это чемпион по улаживанию в кратчайшие сроки различных дел. Он славится как мастер по составлению нотариальных актов и приобретению белых билетов для желающих освободиться от воинской службы. Нелегкая это штука — раздобыть такое удостоверение. «Ваше превосходительство, поверьте моему честному слову — мой клиент тяжко болен, это неизлечимая наследственная болезнь, ни один врач не в силах ему помочь, к тому же у моего клиента плоскостопие». Плоские стопы… Пятьдесят лир, ну, в лучшем случае сто лир — вот и все, что получит мосье Джузеппе, если ему удастся вырвать такую бумагу с печатью и всем, что там полагается… Ну как, подходящий сюжет — наш сосед? Это лучший в Палермо делец, он всегда в пиджаке, даже в самое жаркое время. И вдруг я вижу его в одной рубашке, бегает по развалинам, роется в них, вопит в поисках жены: «Агата моя, Агата!» Он шатается, одежда на нем разорвана в клочья, только одна нога в брюках, а на другой видны эти ужасные желваки, у него расширение вен, заработанное, видно, долгим стоянием в очередях, отвратительно вздутые кровоточащие узлы. «Агата моя, Агата, колокольчик мой, колоколенка, голубка, сахарная моя…» Он тогда нашел только ее кофейник и прижимал его к себе, драгоценный кофейник, сокровище фирмы «Везувий», всего на две чашки кофе. Нет, мосье Джузеппе не нужен «Ярмарке». Флер Ли такого не захочет. Она считает, что в хорошо организованной демократии подобным людям делать нечего. «У нас нет посредников в делах. Если надо, все стоят в очереди. Прошу вас, Жанна, оставьте своего мосье Джузеппе в Сицилии, и не будем больше о нем говорить». Стало быть, нужен другой сюжет. И снова я пускаюсь в путь. Опять бродить среди этих гигантских обитаемых колоссов, лицезреть эти удручающие душу башни, размножающиеся с безумной скоростью, глядеть на это сомкнутое стадо массивов, пронзающих небо, сверлящих, насилующих его. Маленькие человечки, устроившиеся на досках, подвешенных под самой его твердью, наводят лоск на эти дома, чистят их, моют, протирают совсем так же, как это делают мойщики посуды.

Ни скамейки вокруг… Ни скверика. На всех перекрестках — новостройки, они лезут вам в глаза настойчиво, как непреходящий кошмар. Опытные работники следят за движением подъемных кранов, учитывают их работу, составляют графики. Один из них особенно внимателен, для удобства рассказа я буду звать его Предпринимателем. С большой буквы. Вот та машина, вращающаяся непрерывно, особенно нуждается в его внимании, она раскрывает свою страшную челюсть, захватывает полупрозрачную плиту и двигается дальше, увозя свою добычу. Совершенно ясно, что без него машина осталась бы неподвижной, парализованной, была бы просто огромной виселицей, вздыбленной в небо Нью-Йорка. Но Предприниматель здесь, и он смотрит на нее из-под широких полей своей шляпы. В Палермо, как только наступает вечер, похожие на него парни стоят неподвижно, как статуи, и вот так же не отрывают глаз от некоторых особ, фланирующих по улице. Можно сказать, что аналогия тут вполне уместна. Здесь тоже дело в том, чтоб все рассчитать. Эта гуляющая куколка на высоченных каблуках пристает к прохожему и пытается его уговорить и увести. «Ты знаешь, что такое любовь, дерьмо ты этакое? Здесь таких, как ты, и не видывали! Прямо дикари, а не люди. One dollar. Do you understand? Ну за доллар, договорились? Понял, что ли?» Она гладит его, щиплет, цепляется за него, пока не затолкнет в какой-нибудь барак, безлюдный подвал, погреб, куда попало… Ну и крик тут поднимался! Ну и шум! Потом внезапно наступала тишина. Все у них отнимали, у наших «освободителей»: бумажники, документы, деньги, фотографии — все. Они пробкой выскакивали из подвалов. Выкрикивали свой военный номер, род войск, звание, как будто это могло помочь. Требовали, чтоб немедленно явился комендант. Им отвечали: «Да, синьор. Конечно. Сию минуту, синьор». Но никто не двигался с места. Никто, оказывается, ничего не видел. Ничего и не слышал. Стоило посмотреть в тот момент на лица этих победителей…