тем более.
— Именно. Может нам…
— Поворачивай! Извини, Кимбер все еще присматривает за детишками, это тут, на Эмхарст Стрит.
Когда мы подъехали, Кимбер была на улице перед домом вместе с двумя детьми, которые играли на подъездной дорожке. Она держала спящую малышку и махала нам рукой. Мы пристроились на подъездной дорожке, и Кимбер познакомила нас со старшими детьми. Они застенчиво поздоровались и умчались играть дальше.
После их ухода мы с Кайлом рассказали Кимбер о том, что произошло. Она выслушала, укачивая ребенка.
— Сэм прав, это бессмысленно. Только почему мы вообще паримся из-за вещей, которые произошли десятки лет назад?
— Уитни, — коротко сказал Кайл, так что мне не пришлось ничего говорить самому.
На лице Кимбер мелькнуло изумление, и она отошла положить малышку в люльку. Потом она вернулась, и я попал в те самые «суперутешающие-и-вовсе-не-смущающие» объятия Кимбер. Отпустив меня, она начала ходить вдоль подъездной дорожки.
— Так, ладно, значит, мы считаем, что исчезновение Уитни как-то связано со всем этим, и — тут ты прав — начинать надо с истоков. Пол верно говорит, каждая загадка в городе — это всего лишь кусочек большой головоломки, все связано… — она остановилась и посмотрела на нас. — Если хотим получить ответы, надо идти к тем, с кого все начиналось.
— А что, неплохая идея, — согласился Кайл. — Я знаю одно местечко, где он частенько бухает, на пару с бывшим шерифом Клери.
— Да нет, Кайл. Не Джимми — его отец.
— Том? Да он же свихнулся, они его в пансионат засунули!
— Тем не менее, лучше иметь информацию из первых уст, верно? Джимми вряд ли знает хотя бы половину того, что известно его отцу.
— Но…
Пока Кайл и Кимбер спорили, я наблюдал, как ребятня гоняется друг за другом вокруг дерева перед домом. На коре было что-то вырезано, какие-то слова, словно на Тройном Дереве возле Форта Эмберкот. Я был слишком далеко и не мог разобрать надписи.
— Он тебя поймал, поймал! — долетел до меня крик младшего из ребят. — Бескожий поймал тебя, теперь ты умрешь!
— Не-а, Питер, я держался за дерево.
— Не держался! Обманщик! Один из них тебя схватил, и теперь ты должен встретиться с Сияющим Джентльменом!
— Нет, не должен!
— Кимбер, Джош жульничает!
Я вздрогнул и отвернулся.
— Где эта психушка? — прервал я их. — Далеко?
— Это не психушка, это что-то вроде хосписа, — с упреком сказала Кимбер. — До меня доходили слухи, что он в «Золотом вязе», это в Кейп-Жирардо.
— Минут 40 езды, — подсказал Кайл и полез за телефоном. — Я узнаю часы приема во вторник. Сэм, завтра работаешь?
— Я каждый день работаю, но завтра отпрошусь, — пообещал я.
— Окей, тогда завтра после школы.
Следующий день тянулся медленно, как любой последний вторник учебного года. Большинство ребят болтали о том, как провели День прогулов, или, бросая на меня неприязненные взгляды, жаловались, что к ним домой приходил коп, чтобы выписать штраф.
Когда в половине четвертого наконец-то зазвенел звонок, я схватил рюкзак и перетащил его в машину, где меня уже ждали Кайл и Кимбер.
Поездка заняла больше времени, потому что в Кейп-Жирардо я заблудился. Город был больше Дрискинга, и улицы тут располагались без всякой логики и планировки. К тому времени, как мы добрались до «Золотого вяза», оставалось минут двадцать до конца посещений.
— Мы хотели бы повидать Томаса Прескотта, — сказала Кимбер медсестре за стойкой.
Мы назначили ее вести переговоры из-за того, что своим обезоруживающим, немного старомодным шармом она располагала людей к себе.
— Старого Тома? О, у него не было посетителей с Рождества, когда его сын приезжал. Подпишите регистрационный лист и возьмите наклейку для посетителей. Так вы члены семьи? Знаете номер его комнаты? — медсестра недоверчиво вздернула тонкие брови.
— Простите, нет, — повинилась Кимбер. — Мама попросила меня проведать нашего знаменитого дядю, пока она в отъезде, на конференции «Врачи без границ». Мне надо было узнать побольше, но у нее была всего пара минут, чтоб позвонить домой.
— О, конечно, милая! Сейчас я найду кого-нибудь, чтоб проводил вас.
Санитар отвел нас в комнату Тома Прескотта, но она оказалась пуста. Санитар указал в сторону зала и сказал:
— Он любит почитать на террасе.
Мы прошли в зал и обнаружили там старика. Он сидел в одиночестве и бормотал что-то себе под нос. На столе перед ним была доска для игры в нарды, по которой он двигал шахматные фигуры.
— Том Прескотт? — улыбаясь, спросила Кимбер.
Он не поднял головы, и я засомневался, что он вообще нас слышит. Кимбер набрала воздуху, чтоб попробовать еще раз, но старик внезапно грохнул кулаком по столу.
— Это я, черт возьми, я мистер Томас Прескотт. Не называйте меня Том, городские дети обычно ведут себя с большим уважением.
— Простите, сэр, — осторожно сказала Кимбер, садясь за стол напротив него.
— У вас нет уважения. Вы хоть знаете, кто я? Это мой сын виноват. Его мамаше стоило бы хорошенько пороть его, но она была мягкой, и теперь он трудится изо всех сил, распространяя по городу свои дурные манеры и неуважение.
— Примите наши извинения, мистер Прескотт, мы вовсе не хотели проявить неуважение. Мы восхищаемся вами. Именно вы сделали наш город таким, какой он сейчас! Все помнят об этом. У Дрискинга были тяжелые времена, город умирал, а потом вы все исправили. Мы знаем это.
— Я делал то, что должен был, — проворчал старик. — Это был мой город. И он все еще мой. Кто ты такая, девочка, чтоб приходить сюда и утверждать обратное?
— О, нет, нет я этого не говорила, — Кимбер сменила тактику. — А что касается того, кто я, мы — дети Миры Маккаски. Вы помните Маккаски?
— Хах. Так ты внучка Аиды. Понятно, почему ты не там.
Мы обменялись озадаченными взглядами.
— Мы все прямо тут, мистер Прескотт.
— Вы понимаете, о чем я, юная леди! Они все понимают. Они знают, что я спас город, мой город. Конечно же, они позволяли мне делать все, что я захочу, пока деньги продолжали поступать. Вот почему это мой город.
— А деньги все еще поступают? — рискнула Кимбер.
— Ну, ты-то здесь, так ведь? Им это не нравилось, но они брали деньги. Они не знали. Не знали всего, нет, но что-то подозревали. И их, видимо, все устраивало потому, что они продолжали голосовать за Клери и брать деньги.
Прескотт взял пешку и крутил ее в пальцах, пока говорил.
— Это просто пыль, знаете, такая невыразительная. Мельчайший нежный порошок. Порошок не знает, что это, он не знает, что это плохо. Люди называют это злом. Но это было необходимо. Ты знаешь, Аида,