На тумбочке возле дивана Владимира Николаевича гордо красовалась бутылка дорогой водки, рядом приютились два стаканчика…
— Пьем? — утвердительно спросил Виген, сразу пришедший в себя. Теперь он был только врач — и никто больше. — Стыдно, Владимир Николаевич… Кому вы делаете плохо? Лишь себе самому! А ты… — Он сурово глянул на Станиславу. — Ты разве не знаешь, чем болен твой отец? И какая строгая у него диета? Да вся его жизнь зависит именно от нее! А тут… — Айрапетов мрачным взглядом окинул пиршественную тумбочку. — Еще и торт вдобавок! При таких обедах и ужинах никакие врачи не спасут!
Кувшинка криво ухмыльнулся. Он раскраснелся и выглядел вполне довольным собой и жизнью. Стася потерялась до слез, сделавших ее голубые глаза еще ярче.
— Это брат приезжал двоюродный… Отцу все равно нельзя ничего запретить… Он начинает ныть и капризничать, как ребенок. И обвиняет меня в жестокости. Выпрашивает все, что ему хочется…
— Ну, знаешь! — развел руками Айрапетов. — Выпрашивает! Просто смешно слышать! А ты что, не можешь сказать «нет»?
Стася совсем поникла.
— Не могу… У меня характер слабый…
— И вы пользуетесь слабостями дочки? — хмуро спросил Виген. — Ну-ну! Не ожидал ничего подобного. А о себе вы совсем не думаете?
Кувшинка прикрыл глаза.
— Виген Арамович, увольте от моралей! Наслушался за всю жизнь по самое не хочу! Все понимаю, а сделать с собой ничего не могу. Бесхарактерный. Но мои желания становятся для меня законом, увы… Так было и так будет. Стася вся в меня, вы это учтите… А что там ждет впереди, думать не хочу. Мне все равно теперь до конца на одной ноге прыгать. Жизнь — великая штука! Ценнейшая! Но мы редко задумываемся над ее значимостью, живем себе и живем, словно нам так положено. А нам, может, положено вовсе не так, а эдак!
Ладно, каждый волен распоряжаться свой судьбой, подумал Айрапетов. И запомнил насчет желаний-законов Стаей… Пригодится.
Будущее Кувшинки рисовалось ему в самом мрачном свете. Виген отлично понимал, что при таком сомнительном режиме диабетик долго не продержится. И даже странно, что он так долго тянет, хотя ногу потерял. Могло быть куда хуже. Диабетическая кома — а там решают минуты…
Он попытался растолковать все это Стасе, стараясь ее не напугать. Но она была настолько поглощена сейчас собой и своим чувством к Вигену, что плохо понимала его объяснения, касающиеся отца. Она просто восторженно смотрела на него и кивала. Видела она одного лишь Вигена.
А потом… Потом Виген учил Стасю готовить, стирать, гладить. Она ничего не умела. Стал обучать ее армянской кухне и подивился, с какой быстротой и рвением она все усваивала. И увлеченно кормила его этими новыми для нее и давно известными ему армянскими блюдами. Родился сын.
Стася медленно приходила в себя после родов, но при ней всегда был он: муж, отец, нянька и врач. Исполняющий все ее желания. Они не тяготили Айрапетова, а радовали.
— Моя Кувшинка, — ласково говорил он.
Иногда наведывалась дочка Вигена — посмотреть на маленького братца. Она училась в консерватории стараниями все того же Туманова и была даже благодарна отцу за его развод, послуживший ей на пользу.
Подружились жены врачей, а позже — сыновья. Галя, едва познакомившись со Стасей, тотчас стала ее опекать, во всем помогать и давать советы.
— Тебе вообще-то от твоей болезни нужно одно лекарство — полный покой и всякое отсутствие тревог и стрессов, — говорила Галя и вздыхала. — Но где такое достать? Боюсь, в современном мире, да еще в современной России, да плюс — в современном мегаполисе этого средства просто нету.
Стася улыбалась.
Глава 5
Галина Викторовна старалась не задумываться о своей жизни, поскольку эти размышления ничего хорошего ей бы не принесли. А любой человек всегда — сознательно или нет — пытается по возможности избежать лишних колючек. И так их предостаточно.
Однако думай не думай, вспоминай не вспоминай… Вспоминалось поневоле.
Галя Панина выросла в аристократической семье. Потомственные дворяне… Раньше этого и произносить вслух не рекомендовалось — живешь ты в государстве рабочих и крестьян, и живи себе дальше. Притворяйся пролетариатом и растворяйся в массах — так надежнее и спокойнее.
Мать и отец умалчивали о своих корнях. Прорывалось лишь случайно, ненароком. И четырнадцатилетняя Галя услышала, что ее прадед был дворянином, мировым судьей, а его брат — владельцем шоколадной фабрики. И Галина бабушка, тогда еще девочка, бегала к дяде есть горячий шоколад…
Галин дед, врач, бежал из России в первую волну эмиграции. Успел на один из последних пароходов, отплывающих в Стамбул. А беременная бабушка осталась в России…
Мать и отец переговаривались негромко, но Галя чутко ловила каждое слово. Из обрывков фраз составляла картинку-мозаику, цветную и яркую. Представляла себе бабушку — сначала маленькую сладкоежку, потом взрослую, ожидающую ребенка в страшный год смятения и неразберихи, когда разбивались судьбы, рвались привычные отношения, рушились семьи…
Почему бабушка не уехала? Не захотела или не смогла? А дед не сумел ее дождаться или подумал, что она отплыла другим пароходом?..
Правды Галя так никогда и не выяснила. Ей даже стало казаться, что и сам отец толком не знал таких подробностей — бабушка скрывала их от него.
Отец тоже был врачом, занимался кожными болезнями, мать получила образование стоматолога, но работала по специальности мало — растила двоих детей.
Галя не приносила много хлопот, а вот младший, Витенька, мамин любимец… Этот отличался буйным, задиристым нравом, непрерывно дрался — то во дворе, то в школе. Колотил и обижал младших. И матери постоянно приходилось выслушивать жалобы, улаживать конфликты и ходить в школу, откуда ей звонили с нехорошей регулярностью.
Галя пыталась помочь матери и поговорить с братцем по душам. Но тот даже слушать ее не стал.
— Ты ко мне не суйся, воспитательница! Выискалась на мою голову! Девчонкам незачем лезть в мои дела! — грубо отрезал Витя. — Без тебя разберусь!
Разбиралась, конечно, мать. Отец был занят и редко обращал внимание на детей.
— Успокойся, вырастут, — твердил он в ответ на жалобы матери. — И вырастут нормальными людьми. Дай ты Виктору перебеситься! Всему свое время.
— Да я не дождусь, пока он перебесится! — однажды закричала, не выдержав, мать. — Похороните!
— Не драматизируй! — прогудел отец. — К чему эти истерические развороты? Живи себе спокойно и размеренно. А дети, они должны быть активными.
— Уж эта мне активность… — простонала мать.