я с удовольствием покопаюсь, так что, не уходи от ответа.
– Хорошо, моя настойчивая леди. Итак, последние несколько лет я жил в Трансильвании. Думал, начну все с нуля, буду сидеть по вечерам в пивной, писать страшные сказки, бродить в горах. Так и было, пока однажды я не сотворил ужасную глупость, обидел одного… человека, но об этом позже. Родился я здесь, в Городе. Знаю, что зовут меня не Алексом, а как понятия не имею. Это имя придумал старина Макс для удобства, когда узнал, что ко мне никак нельзя обратиться. Мне, наверное, за тридцать. Судя по всему, я когда-то прочел много книг, я помню многое из того, о чем слышал недавно на закрытом заседании неформального кружка писателей. Они сплошь седовласые зануды, но там я впервые почувствовал прошлое. Будто шевельнулось что-то. Лизнуло по ребрам изнутри. Так бывает, когда самые приятные далекие воспоминания настигают тебя совершенно в неподходящем месте. Извини, я ухожу от темы. Возвращение в Город было довольно странным. Вот уже во второй раз реальность меня будто выплюнула. Отвергла. Во многом наверняка моими стараниями. Была одна причина.
– Женщина?
– До чего ж ты проницательна. И беспощадна. Вот вечно так, будто нельзя просто напиться до беспамятства и купить билет куда угодно. Вечно эти женщины. Вышвырнут, но обязательно позаботятся, чтобы мы бедные не сгинули на холоде и обязательно достигли пункта назначения.
– У тебя был роман с трансильванкой?
– Как тебе сказать… А впрочем, может и роман, хотя по жанру больше напоминало мелодраму. Я был благодарен, что она ни о чем не спрашивала. – Плечи Лолы разом опустились. Алекс тут же схватил их.
– Нет, нет, сейчас другое. Тогда я совсем не понимал, что из моего прошлого настоящее, а что – чья-то злая шутка. До сих пор одни обрывки, но чем больше я терзаю свою память, тем лучше понимаю себя. – Он несмело улыбнулся.
– Извини, если хочешь, расскажешь потом. – Лола сжала руку Алекса. Тот перехватил ее, чтобы поцеловать.
– Доктор, вы само терпение. Я с гораздо большим удовольствием послушал бы твою историю, ведь ты единственная, кого я ни за что бы не захотел…
– Лола подняла на Алекса притворно возмущенный взгляд.
– Ты не так поняла. Речь об одном необычном литературном методе, который я откуда-то хорошо знаю.
– Ох, сколько секретов за раз. Давай по порядку. Сначала разберемся с твоей трансильванской… Хммм… подругой…
– Я так и знал, так и знал! Женщины…
– Я лишь хочу упорядочить полученную информацию. У тебя, действительно, все как-то запутанно.
– Сделаю вид, что поверил.
* * *
– Как распутать клубок? – Вэл протянула Алексу моток шерсти темно–синего цвета, извлеченный из-под дивана.
– Нужна Ариадна.
– А ты знаешь, что почти все герои клялись в любви до гроба, а потом находили тех, кто посвежее и покраше?
– А как же Орфей? Он даже подземного царства не испугался.
– Тебе, кстати, пошел бы образ. Певец с лирой… Рассказчик. Подумай, могу помочь с костюмом. Туристы любят представления.
– Мне ближе Одиссей по духу.
– Ах да, несчастный скиталец. А я, стало быть, Цирцея?
– Откуда ты так хорошо знаешь греков?
– Мой дедушка рассказывал не только вампирские байки. У него была одна из лучших в Брашове библиотек. Она почти превратилась в труху. Мы хотя и не гонимся за гипер прогрессом, но и нас он очень скоро достанет, унифицирует и приведет в надлежащий вид.
– Надеюсь, мое любимое дерево у Порто Катарина не тронут.
– То есть, ты знаешь это слово?
– Какое из восьми?
– Любимое.
– Вэл, в чем дело?
– Ни в чем. Все нормально.
– Да говори уж, раз начала.
– Просто я же вижу, что мне никогда не стать Ариадной.
Глава 10. О маяках
– Сбившемуся с пути всегда была нужна Надежда. Считалось, что без некоего маяка, коим могло выступать хтоническое существо, некая земля, то есть, альма-матер, потерявший дорогу, никогда не вернется. Иногда в роли связующей нити выступала женщина. Да, и не чего присвистывать господин Георги. Лучше назовите мне примеры, когда роль магнита брала на себя женщина?
– Простите, профессор, я не силен в греках, тем более таких древних.
– Данко?
– Мне нравится образ Пенелопы. Он и отличен, и тождественен Итаке…
– Сразу два маяка и в два раза больше испытаний для бедного Одиссея. Георги, в чем дело, к Вам вернулась память?
– Да, профессор. Как насчет Ариадны? Нити… И все такое… Чудовища.
– Я польщен, что столь далекий и в тоже время известный миф долетел до ваших ушей. Не иначе, как Гермес постарался доставить его в столь ранний срок.
– Кто?
Гесин вздохнул и опустился за стол. – Да, пожалуй, я слишком много хочу. – Что ж, раз так желает господин Георги, к следующему факультативу вы подготовите мне сравнительные образы женщин–маяков в древнегреческой литературе. Я бы так же хотел получить ответ на вопрос, возможно ли подобное в современном мире. Пофантазируйте. Вам это пойдет на пользу.
– А тебе, старый дурак, пойдет на пользу промывка мозгов, – шепнул кудрявый парень своему соседу.
– Мрак, Лука, если вы не знаете, что значит «пофантазируйте», обратитесь к всеобщему словарю. Советую искать на букву «Ф».
– А вы профессор, обратитесь к своему списку. Меня зовут Марк!
– Правда? Прошу прощения, я, верно, оговорился. У старых дураков с возрастом улучшается слух, а вот память, особенно на имена, начинает сдавать. Занятие окончено. На подготовку три дня.
* * *
– Профессор, Анна была той самой женщиной, которая могла бы стать Вашим маяком?
– Возможно, дорогой друг, но я был настолько слеп, что не видел света, а если бы прозрел, то наверняка снова закрыл бы глаза, чтобы избавить себя от страданий. К темноте привыкаешь быстро.
– А теперь, вы все это осознаете?
– Так четко, что физически ощущаю горечь ошибки.
Алекс продолжал черкать что-то в своем блокноте.
– Вот, я тут добавил одну мысль, посмотрите, но предупреждаю, это может Вам не понравиться. Просто, мне кажется, мы в последнее время топчемся на месте. Нужно решиться. Наверное, только так мы поймем, как это работает и обратимо ли…
– Ты прав. Начинаем. Следи за мной и записывай в мой журнал.
Герман откинулся в кресле, внимательно посмотрел на Данко, после опустил взгляд в его блокнот.
О Ветре, Мраке и Снеге
К темноте привыкаешь быстро. Света не хочешь. Только вина и, чтобы все оставили в покое. Даже, если осознаешь, что никому не нужен, и никто с тобой не стремится разговаривать. Взываешь к гордости, нет к гордыне. Мол, ну и пусть. И