подсказало мне: очень долго, тут что-то не то.
Я позвонила в дверь два раза подряд, но никто не откликнулся. Трясущейся рукой я коснулась дверной ручки. Дверь была не заперта. Я толкнула дверь и все поняла. Сразу же.
Входить не стала. Отшатнулась, огляделась по сторонам – на углу еще один любитель утреннего бега. Походка до боли знакомая. Я крикнула: Чейз! Чейз! Наверное, что-то в моем тоне испугало его. Во всяком случае, он какими-то странными рывками кинулся на мой зов. Услышала меня и Шарлотта, она вышла прямо в пижаме, я встретила ее у их крыльца. Машина заведена, – сказала я, и она прикрыла руками лицо.
Именно Чейз, прикрыв рукой рот и нос, вбежал в гараж, выключил двигатель и велел нам открыть двери и окна.
Но было поздно.
С тех пор от лая собаки я всегда вздрагиваю, вспоминаю ту минуту, когда я все поняла и когда все изменилось.
После этого несчастья наш поселок стал другим – чувство безопасности дало трещину. Наше неторопливое лето, соседи, они же коллеги и друзья, свой полицейский на улице – мы были уверены, что нам ничто не угрожает.
Поселок в одночасье стал другим, другими стали и мы.
Войдя в дом, я услышала, что наверху включен душ, и решила позвонить Шарлотте. Но она не откликнулась, и я написала сообщение: «Слышала про собрание. Могу чем-то помочь?»
Я давно поняла: если тебе что-то нужно от Шарлотты – предложи ей помощь. Она глава ассоциации собственников, и ее все время кто-то останавливает на улице, приходит к ней домой, когда вздумается, донимает вопросами или жалобами. А у нее и на работе много хлопот, она юрисконсульт нашего колледжа, только и делает, что решает чужие проблемы.
Дверь наверху хлопнула, и Руби сбежала вниз. Она неслась по ступенькам с такой скоростью, что мне стало не по себе. На одежде болтаются этикетки, волосы влажные и взъерошенные – неужели за ней кто-то гонится? Но внизу она остановилась и стала лихорадочно шарить между диванными подушками.
– Идет, идет!
– Что? Что случилось?
Я подошла к ней, чтобы помочь, но что она ищет?
Тут я увидела, что в руке у нее телефон. Я его раньше не видела и понятия не имела, что он у нее есть. Руби показала его мне.
– Моя адвокат звонила. Сейчас идет программа. По новостям.
– У тебя есть телефон?
Глупый комментарий. Глупый вопрос.
– Да, адвокат дала. Но ничьих номеров у меня нет.
Она слушала меня вполуха, шарила глазами по комнате, пока не нашла пульт от телевизора.
Первый раз после ее приезда мне удалось заглянуть за фасад, который она так тщательно выстроила. Руби нажимала кнопку на пульте дрожащими пальцами, глаза широко распахнуты, рот приоткрыт. Дышит прерывисто, нетерпеливо переминается с ноги на ногу около дивана.
– Вот она, – Руби пультом показала на загоревшийся экран телевизора. – Моя адвокат.
Гладкие темные волосы до ключиц, заостренные скулы, деловой костюм. Внизу слева на экране жирным шрифтом ее имя: Блер Баумен. Сейчас она говорит:
– Правосудие совершило серьезную ошибку. Улики, способные обелить Руби Флетчер на раннем этапе следствия, были намеренно уничтожены. Она стала жертвой преступления, которое выходит за рамки этого процесса. Ее арестовали незаконно.
Руби присела на диван, подалась вперед. По ту сторону экрана Блер Баумен сидела за столиком с мужчиной и еще одной женщиной, они обсуждали детали дела. Говорили о том, что один из соседей – полицейский, не имел права вмешиваться в ход расследования. Но он с самого начала повел следствие по ложному пути, научив остальных, что надо говорить, а что не надо. Что видеозапись доказала лишь одно – Руби была поблизости. Конечно, была, потому что жила по соседству, а находиться на улице – это еще не преступление. Что свидетели дали ложные показания.
– Отношения между соседями вызывали сомнения с самого начала, – заключила адвокат и, подкрепляя свою точку зрения, ударила рукой по столу.
Из горла Руби вырвался какой-то хрип, а пружина в моих плечах натянулась еще сильнее. Это не про меня. Я не лгала. Меня вызвали свидетелем защиты – единственную из всех соседей, – заступиться за Руби, я и хотела заступиться. Решила, что так и надо, что это будет правильно.
Но когда выступаешь свидетелем в суде, что бы ты до этой минуты ни думал, меняется. Ты говоришь то, что велит тебе твой бог, или вера в систему. Так или иначе, тобой движет то, во что ты веришь. И ты веришь, что система, которую мы построили, не может обвинить человека по ошибке. Или по ошибке оправдать. Чтобы суд вынес верное решение, все должны соблюдать правила. И ты следуешь этим правилам, потому что веришь в нечто большее, чем ты сама.
И я сказала суду: да, иногда Руби выгуливала их собаку. Да, вероятно, у нее был ключ. Да, в ту ночь она выходила из дома, и я слышала, как в два часа ночи она вернулась через заднюю дверь, а потом слышала, как она принимает душ.
Но я также сказала, что у нее не было никакого мотива убивать Труэттов. Что все мы знаем Руби не один год. Что жить с ней под одной крышей было легко, что она человек надежный, что между ней и Труэттами не было конфликтов, обычные соседские отношения. Я сказала, что Труэтты ей доверяли.
Но я не знала, какие показания дали другие. Не знала, что на суде предъявили запись с видеокамер. И эта запись по времени подтверждала общую версию. Я не слышала, какие показания дал Чейз.
А он сказал, что утром, когда мы нашли Труэттов, сбежались все соседи. Все суетились, волновались. Не было только Руби. Будто она уже знала, что произошло.
Оказалось, что на суде предъявили карту нашего поселка, на ней было написано, кто в каком доме живет. Жильцы каждого дома дали показания, и четко обозначился путь – замкнутая петля – от места преступления до возвращения Руби домой: дом Шарлотты Брок, дом Престона Сивера. Дом Марго Уэллмен. И мой.
Когда я вошла в зал суда, я никак не думала, что решение фактически уже принято. Как, видимо, и Руби – у нее не было денег, чтобы оплатить залог, она считала, что суд пройдет быстро и ее отпустят.
И, выступая свидетелем, я и понятия не имела, что вношу недостающее звено, которое позволит признать ее виновной.
Руби выгнулась вперед, уперла ладони в подбородок, максимально сосредоточилась.
Адвокат подводила итоги.
– Мы рассматриваем варианты, но одно ясно: свое