— Нет, доктор! Не выйдет! — Илья Игоревич даже погрозил пальцем, сидящему напротив триумвирату врачей. — Глупо, даже преступно внушать людям ложные надежды, рассказывая сказки. Кстати о сказках! От многих наших народных сказок, по моему убеждению, огромный вред! Вспомните, что сызмальства вдалбливается в несмышленые детские головки. Воспевается не труд, а некое чудо чудесное! Вот снесет курочка яичко, да обязательно золотое! Вот посадит дед репку, так она непременно вырастет такой, что американским фермерам и не снилась! А уж если чего охота, то прямая дорога тебе к проруби: выловишь щуку и – ап! — по щучьему велению… ну, вы и сами все знаете. Наши сказки, в большей своей массе, не учат тому, что все создается трудом! Вот и формируется с теми же «перекосами» менталитет русского человека. Отсюда и непонятная никому загадочная русская душа. Все сидим да ждем, пока грянет… Эх, вы так и не поняли: никто из вас не увидит этого «рая земного» даже не потому, что не доживете. Его смогут увидеть представители абсолютно иной цивилизации, с другим мировоззрением, с постоянной потребностью преодолевать – и не ради красного словца – свои же возможности, с безграничным потенциалом к самосовершенствованию. И этому поколению землян еще только предстоит родиться! А вы говорите, эх… Вам бы коммунизм да чтоб сразу. Но никто извне не придет, не возьмет нас за шкирку и не перенесет в это самое светлое будущее. Только кропотливый труд, коллективный и осознанный, и самое главное, работа человека над собой, над своей внутренней сущностью. Пока не перепашем собственное нутро, пока не сделаем осознанный выбор, до тех пор не встанем на путь истинный. Путь, который единственно и приведет нас в то будущее, о котором только и можно мечтать! Будущее, в котором так сильно хочется жить, что от желания скулы сводит и язык немеет от восторга. А вы говорите…
Привставший во время монолога Илья Игоревич, рухнул на табурет и махнул рукой: «Мол, что я перед вами распинаюсь. Я в вашей власти – делайте, что хотите!» В комнате на несколько минут повисло тягостное молчание. Страстное выступление Протестантова, конечно, не смогло никого убедить, но…
— Коллеги, я прошу вас дать мне возможность побеседовать с пациентом с глазу на глаз. — Прерывая тишину, попросил Сергей Иванович после небольшого раздумья. — Уверяю, это не займет много времени…
Оба доктора послушно поднялись. Мартышкин же продолжал невозмутимо сидеть, словно просьба Краснова к нему не относилась. Однако Сергей Иванович настоял на своем:
— Я знаю, что у вас инструкции, капитан, и вы обязаны неукоснительно их выполнять. Но я хочу провести небольшой медицинский эксперимент, и свидетели могут помешать.
Видя, что его слова не возымели должного эффекта, Краснов, «надавил» на несговорчивого наблюдателя:
— Я вторично вынужден напомнить вам о том, что вам и так хорошо известно. По той причине, что я служу в четвертом отделении института, я имею звание полковника КГБ. И уже не как врач, а как старший по званию офицер, я вам приказываю, капитан, оставить меня наедине с подследственным.
Мартышкин вышел, всем своим видом демонстрируя, что это не обойдется даром упрямому доктору, который нянькается и канителится с арестантом.
— Поймите меня правильно, — сказал Краснов, когда они остались вдвоем. — Я не берусь судить, насколько вы правы в своих предположениях – время покажет. Но мне вообще претит роль вашего судьи. Вы мне глубоко симпатичны и я искренне желаю вам помочь. Но, увы, я такой же заложник системы и все, что мне остается – это выбирать из двух зол меньшее. Выбор очевиден. Я убежден, что в больнице, пусть и психиатрической, пусть и тюремной, вам будет гораздо комфортнее, чем на «зоне». Полечитесь пару-тройку лет, и если будете правильно (доктор сделал нажим на слове «правильно») себя вести, выйдете на свободу еще до того, как по вашим же фантастическим прогнозам наш великий и могучий прекратит свое существование…
***
— Вот такая история, Петруша. Нам уже трудно представить, что еще не так давно одни люди угнетали других, преследовали их за веру, за убеждения, за преданность идеалам, за приверженность науке. В наши дни Протестантова почитали бы за великого Человека, совершившего переворот в сознании масс, а современники признали его невменяемым. А еще три века назад, его вообще бы сожгли на костре, как Джордано Бруно.
— А какова дальнейшая судьба Протестантова?
— Дед говорил, что в самом начале века ему снова довелось повстречать того самого Мартышкина. Он, дослужившись до полковничьих погон, с развалом Союза вышел в отставку и как многие в то время, пытался заниматься бизнесом: мотался за товаром в Турцию, играл на бирже, «облагал данью» других предпринимателей. Когда Мартышкин понял, что все предсказанное Протестантовым, как в кошмарном сне, сбывается, он решил разыскать «пророка». Бывший чекист тогда признался деду, что у него были идеи использовать технологию Ильи Игоревича для своих корыстных целей: прогнозировать курсы акций и строить модели возможного поведения партнеров и конкурентов. Только вот не вышло у него ничего. Мартышкин, используя свои связи в спецслужбах, навел справки и выяснил, что Протестантов умер от двусторонней пневмонии в марте 1983 года. А ведь ему было чуть за тридцать. Сколько он мог еще сделать, не мешай ему…
— Эх, пострадал человек! И ведь во всем прав оказался!
— Да, Петя. И мало того, что он был первопроходцем, идущим по зыбкой почве только-только зарождающейся науки – футурологии. Главное, что он первым постиг сам и указал другим, те простые средства, которыми мы, люди, можем разумно влиять на свое будущее. Да ты и сам это прекрасно знаешь…
— Точно, Николай Васильевич! Нам с детства все уши прожужжали: Воля, Терпение, Разум и Труд нас в светлое Будущее приведут! Только я не знал, что этот универсальный рецепт счастья – формула, открытая Протестантовым. Думал: просто обычный фольклор…
— Думал он…эх, ты, мыслитель! — улыбнулся директор. — А знаешь, что мне в этой истории кажется самым фантастическим? То, как Протестантову удалось получить такой долгосрочный и главное верный (уж мы-то, живущие в 2061-ом это теперь точно знаем!) прогноз на тех допотопных машинах, что и компьютером язык не повернется назвать. Гений, одним словом! Что тут еще скажешь!..
Привалов Сергей
176: Новый 2061-й
Купол скрылся из поля зрения, и Антон Шувал невольно поёжился. Он ещё никогда, без присмотра, не удалялся от города на расстояние больше, чем в пять километров. Тяжёлая шестиколёсная машина шла легко и мягко гасила все неровности. Парень включил автопилот и откинулся на спинку кресла.
По обе стороны от дороги лежали бескрайние поля искусственных насаждений укрытые плотным целлофаном. Под порывами холодного сухого ветра он вздрагивал, и по нему бежали волны как на море. Уголки губ Антона помимо его воли опустились вниз. Парень никогда не видел настоящий океан или хотя бы маленькую речку, что в изобилии бегут по равнинам и горным склонам на Земле. Самое большое водное пространство – небольшой бассейн в самом центре города.
Его родители прибыли на Марс с первой волной колонистов, и он уже родился здесь. От этого бледный цвет кожи, никогда не видевшей настоящего Солнца и рост почти два метра, благодаря пониженной гравитации.
— Тош, ты чего? — спросила Юля, глядя на Антона.
Парень оторвал взгляд от Марсианского пейзажа и посмотрел на девушку. Красивая, стройная, пышногрудая, жгучая брюнетка. В голубых глазах всё тот же блеск, как при их знакомстве, чёрные вразлёт брови, над которыми крылом нависала прядь волос. Но главное, цвет её кожи, не был таким болезненно-бледным, как у Антона. Она родилась на Земле и после университета вместе с родителями переехала на Марс. Они были какими-то учёными. Юля не рассказывала, а он не спрашивал.
— Расскажи о море, — попросил парень.
— Я тебе уже сто раз рассказывала. — Надула губки девушка, но посмотрев в бледно-карие глаза Антона, в которых смешались настойчивость и печаль, начала. — Белый песок, переливающиеся на солнце волны, солёный, неповторимый вкус воды, ощущение свободы… Когда солнце закатывается, его отблеск отражается на воде и кажется что это картина. Однако нет, она движется, медленно-медленно. А ты сидишь и любуешься, пока солнце не сядет, пока последний луч, не скользнёт по водной глади, прощаясь с миром. — Юля замолчала, и через минуту продолжила, — Потом становится тихо, и даже беспокойные волны перестают накатывать на берег, замирают, словно, ложатся спать…
Парень знал этот рассказ на память, но всё равно слушал с упоённым восторгом. Он представлял себя в этом прекрасном месте. Солнечные лучи ласкают его бледное тело, солёная вода толчками наползает на берег и скатывается обратно. Антону, показалось, что он чувствует, как печёт грудь разогретый песок.