Читать интересную книгу Хроника жестокости - Нацуо Кирино

Жена привела с собой мужчину в спецовке – того самого хозяина, которого все время ругал Кэндзи. Они мрачно разглядывали меня, наконец недоумевающий муж вкрадчиво поинтересовался:

– Сколько ты здесь?

– Уже год.

Я так решила для себя, потому что просидела у Кэндзи всю зиму, весну, лето и осень.

– Ого! Выходит… – И жена растерянно схватила мужа за рукав. – Это же та самая девочка, что в М. пропала.

– Э-э?! – испуганно воскликнул супруг и махнул рукой куда-то в сторону. – Твой отец там работает, на пищевой фабрике? Да?

Я точно не знала, где находится фабрика. Вроде там. Я кивнула, а пораженный хозяин обхватил лысеющую голову руками. Я увидела заусеницы, грязь под ногтями. Все, как у Кэндзи. Только на поросшем густыми черными волосами запястье сверкала толстая металлическая цепочка.

– Они даже с драгой искали, а она, оказывается, вон где!

Я понятия не имела, что такое «драга», но, представив, как рабочие с папиной фабрики меня искали, расчувствовалась. Мне вдруг страшно захотелось домой, к родителям, я еле сдерживала слезы. Наконец-то я снова окажусь дома! Как долго я утешалась этой мыслью!

– Значит, Кэндзи тебя сюда притащил, и ты все это время здесь просидела? – подхватила за мужем жена.

В ее голосе было больше испуга за то, что в их доме творилось такое непотребство, чем сочувствия ко мне. Эти ее слова – «И ты все это время здесь просидела?» – прозвучали так, словно я торчала у них по собственной воле. Мне казалось, что со мной произошла чудовищная несправедливость, и я тихо ответила:

– Да.

– Сейчас мы вызовем полицию. Никуда не уходи со второго этажа.

Они быстро затопотали вниз по лестнице, будто наперегонки. Через пару минут грохот в цеху стих. Хозяин, видимо, добрался до Кэндзи. Сейчас придет полиция, и я смогу вернуться домой. Вздохнув с облегчением, я вдруг вспомнила о дневнике и подбежала к столу, где лежала наша с Кэндзи тетрадь. Разом вырвала из нее исписанные листы, сложила в несколько раз, запихала в карман юбки. Мне была противна сама мысль о том, что мы с Кэндзи по-доброму относились друг к другу.

Я написала в тетрадке: «Мне десять лет. Хочется как-то выразить, как я старалась выжить, собрав вместе все силы и волю, все, что могу». Но кто, кроме имеющих отношение к этому делу, сумеет понять борьбу, что шла между мной и Кэндзи? Взрослые считают, что десятилетняя девчонка может быть лишь игрушкой в руках мужчины. Ну кто поверит, когда я скажу, что вечером мне удавалось ставить Кэндзи на место? Несмотря на несознательный возраст, я понимала, какого труда будет стоить убедить в этом людей, и страдала от бессилия. Именно по этой причине я никому не говорила о дневнике – ни в полиции, где рассказывала о происшедшем со мной, ни в психиатрической клинике, где потом проходила реабилитацию. Кэндзи в своих показаниях тоже, кажется, не упоминал о дневнике. Нет о нем ни слова и в судебных протоколах. Наш с Кэндзи дневник исчез. Мы успели сделать в нем всего по паре записей. Нет, не исчез. По правде сказать, он у меня, я его храню и никому не показываю.

«До прихода полиции нужно во что бы то ни стало заткнуть дырку в шкафу», – билась в голове навязчивая мысль. Я снова вышла босиком в коридор и вернулась в комнату Ятабэ-сан. Хотелось поскорее скрыть только что пережитое новое унижение. Ятабэ-сан, кого я боготворила, кому поклонялась, кого умоляла прийти на помощь, человек, на которого я молилась каждый день, оказался сообщником Кэндзи. Я никак не могла опомниться от такого жестокого удара.

Дырку он проковырял как раз над кроватью Кэндзи, стоявшей у стенки. Я заглянула в нее. Открывшееся моему взгляду пространство походило на маленькую сцену, освещенную мертвенно-бледным светом флуоресцентной лампы. Отсюда Ятабэ-сан каждое утро, каждый вечер наслаждался картинами нашей с Кэндзи жизни. В обед он к себе не поднимался.

И вдруг меня словно осенило – так бывает, если неожиданно находишь решение задачи, казавшейся непосильной. Я с ужасом подумала: а ведь Кэндзи наверняка знал, что Ятабэ-сан подглядывает за нами, видит, как Кэндзи днем онанирует и как вечером мы с ним становимся чуть ли не друзьями. Забыв о дырке в стене, я опрометью бросилась из комнаты Ятабэ-сан.

Я решила дожидаться полицию в коридоре, несмотря на холод. Смотреть на грязную кровать Кэндзи, дышать спертым воздухом его комнаты было выше моих сил. Кэндзи-дневной, Кэндзи-вечерний, вода из захватанного чайника, нестиранные простыни, ночной горшок, красный рюкзак в шкафу. Дырка, в которую подглядывал Ятабэ-сан. Дверь в его комнату вдруг с грохотом захлопнулась – по коридору гулял сквозняк. Я заткнула уши. Все вокруг вызывало отвращение, казалось, меня всю выпачкали в грязи. Я затопала ногами, громко крича:

– Грязь! Грязь! Грязь!

Я наступила левой ногой на что-то острое. В палец впился кусочек скрученной металлической стружки, пошла кровь, но я совсем не чувствовала физической боли. Вся боль ушла в сердце, которое прямо-таки обливалось кровью.

Вдали завыла полицейская сирена. Вой нарастал, приближался и вдруг резко оборвался у здания цеха. С первого этажа донеслись мужские голоса – крики, брань, шум потасовки, потом что-то упало. А-а! Поймали Кэндзи. Слава богу! Я посмотрела вниз в лестничный пролет и увидела запачканный маслом бетонный пол и какую-то штуку, вроде крюка, прикрепленную к свисавшей с потолка толстой цепи.

Только я схватилась за перила, собираясь спуститься на первый этаж, как внизу, на лестничной площадке, появился молодой полицейский. До сих пор не могу забыть удивления и жалости, мелькнувших в его взгляде. Что он увидел во мне, в моем лице? Ошарашенно посмотрев на меня, полицейский стал подниматься по лестнице.

Снова унижение. Все вокруг мне сочувствуют как могут, каждый строит свои догадки насчет того, что со мной произошло. Разве ребенок разбирается в таких эмоциях? Абсурдный вопрос. Дети чувствуют унижение острее всех, нет более уязвимых созданий. Потому что они не умеют справляться с унижением. Нет у них таких навыков.

После освобождения унижение долго преследовало меня, обволакивало со всех сторон, будто покрывая второй кожей. Я чувствовала его, когда полицейский, завернув меня в пушистое коричневое одеяло, еще и накрыл с головой форменной курткой, чтобы защитить от взглядов зевак, набежавших посмотреть, что происходит. Куртка не только спрятала меня от любопытных глаз, но и оградила от Кэндзи, которому, похоже, хотелось попрощаться со мной. Донесся его крик:

– Я хочу сказать Миттян до свидания! – потом я услышала несколько сильных ударов. Больше я Кэндзи не видела. Панцирь унижения, которое я испытала тогда, с годами становится все толще и прочнее. Сейчас он облегает меня чешуйчатой броней, защищающей всегда и во всем.

Из того, что происходило в тот день в окруженном толпой любопытных полицейском участке города К. – а произошло всякого разного больше, чем достаточно, – я помню далеко не все.

Сначала меня поместили в комнату с татами на самом верхнем этаже. Огромную, непонятного назначения, со строгими белыми хризантемами в токонома[13], вроде тех, что ставят на похороны. Я сидела, завернутая в одеяло, вместе с девушкой из полицейского отряда, прыщавой и краснощекой.

– Папе и маме уже позвонили. Скоро приедут. Плачут от радости. Это такое счастье, что тебя спасли!

Она от всей души за меня переживала, дала мне апельсинового сока. Я жадно сглотнула, как дикий голодный зверь, и залпом осушила стакан. Забытый кисло-сладкий вкус… У меня потекли слезы. Глядя на меня, заплакала и девушка:

– Бедная моя! Чего же ты натерпелась!

В комнату торопливым шагом вошли облаченные в белые халаты пожилой седой врач со стетоскопом на шее и медсестра. После внимательного осмотра доктор убедился, что состояние у меня хуже некуда. Я похудела на десять с лишним килограммов, у меня развилось малокровие, прекратились менструации, начавшиеся, когда я пошла в четвертый класс.

– Болит где-нибудь? – поинтересовался доктор, прикладывая к моей спине холодный стетоскоп.

Я покачала головой, а доктор внимательно посмотрел мне в глаза и начал уговаривать:

– Не надо меня стесняться. Я доктор, мне можно все рассказывать. Я никому не скажу.

Он пытался вытрясти из меня что-то на тему секса. «Никому не скажу…» Охотно верю! Конечно, он все выложит полиции. Я опустила глаза, не зная, что ответить. Меня охватило отчаяние: разве кому расскажешь, чего я натерпелась от Кэндзи? Но даже если рассказать, все равно не поймут. Зачем же из меня слова вытягивать? Глядя на мою растерянную физиономию, медсестра и девушка-полицейский посмотрели друг на друга.

– Ничего. Постепенно все пройдет.

Я смотрела на них с недоумением – о чем они? Медсестра, уже в возрасте, взяла обеими ладонями мою руку, погладила.

– Мы все с ума сходим, не сделал ли он с тобой чего.

– Чего?

Женщины, как по команде, сглотнули слюну и снова переглянулись.