не была готова к встрече с ним.
– Ты снова оставила гнездо? – спросил он, но тут же потупился. Это совсем не то, что он должен был ей сказать из соображений сгладить паузу.
Но Ми-Кель не дала ему времени подступиться к разговору с другой стороны. Она удивила его тем, что покачала головой.
– Я… – Она снова запнулась. – Ти-Цэ, я его снесла.
Йакит вытаращил глаза. На мгновение он позабыл обо всем, до чего дошел этим вечером, и остался лицом к лицу с ужасным фактом.
– Ты – что?!
– Оно все равно было непригодным для жизни! – Ей хватило всего пол дыхания, чтобы выпалить это. – Так что оно больше походило на жалкую имитацию жилья, и…
– Но зачем? – воскликнул Ти-Цэ. Он в отчаянии застонал: поздно взялся за голову. – О-ох, Ми-Кель, Ми-Кель, где же ты теперь будешь прятаться?
– Прятаться?
В ее голосе зазвучали стальные нотки. Она холодно расправила плечи.
– Я ни от кого прятаться не намерена.
– Но Ми-Кель, твой долг…
– Мой долг, – перебила она, – защищать свою семью. Я снесла гнездо, а значит, в мое отсутствие имэн и негде будет прятаться – древу я безопасность обеспечила. Единственный член семьи, о котором я еще не позаботилась – это ты.
– Я могу о себе…
– Не хочу этого слышать. Разумеется, ты можешь отбиться от имэн, но иногда ты причиняешь себе даже больше вреда. А раз так, я буду с тобой. И буду защищать тебя от тебя же.
– Ми-Кель…
Он в очередной раз потерял способность говорить, осознав, до какой степени был слеп. То, что этой ночью стало для него открытием всей жизни, другие видели всегда, но делали вид, что не замечают, или что так оно и должно быть.
Зачем? – думал он в отчаянии. – До какой степени нужно любить меня, чтобы держать рот на замке?
Вот только ответ опять-таки нашелся перед самым его носом. Он и сам слишком любил себя, чтобы признать вину за собой.
Ти-Цэ собирался с силами, чтобы заговорить, извергнуть наружу яд, отравляющий его и всех вокруг столько лет, но самка опередила его. Ми-Кель призвала Ти-Цэ молчать жестом руки, а сама зажмурилась, как если бы мучилась от невыносимой боли.
– Ти-Цэ, я… пришла извиниться.
Брови самца поползли вверх, ни то от удивления, ни то от страха, что она произнесет нечто, что говорить ей никогда и ни при каких обстоятельствах было не положено.
– Нет, дай мне высказаться. Я знаю, что тебе тяжело, вдвойне тяжело нести службу здесь, в нашей долине. Знаю, что не могу сейчас претендовать на слишком большую долю твоего времени и внимания. Но я в любом случае не хочу с тобой ссориться. Просто не хочу. Не могу на тебя сердиться и не могу думать о том, что ты на меня сердишься. Так ужасно! Это разбивает мне сердце, а оно… ты и сам знаешь… и без того много выстрадало.
У Ти-Цэ пересохло во рту. Ми-Кель же беспощадно продолжала:
– И конечно, твое выстрадало не меньше. Я не хочу, чтобы мы переживали все это порознь. И… Ти-Цэ, клянусь, я не знаю, почему никак не могу родить тебе ребенка.
– Ми-Кель!
– Нет! – Она снова махнула рукой. Ми-Кель зябко обхватила себя руками, как делала много раз в одинокие годы, когда некому было ее обнять. – Клянусь, я не знаю, что со мной. Я тебе не рассказывала, но с этой проблемой я даже летала тайком от соседей к Нововеру и его свите, мама меня прикрывала… Я просила их проверить, нет ли на мне сглаза какого-нибудь, не особо ли я любима смертью, как они это называют… Разную гадость пила, которую они для меня делали, перед сном закладывала по их наставлению под себя странно пахнущие травы, даже промежность… какими-то маслами… смазывала… – Ми-Кель из последних сил сдерживала слезы стыда. – Прости, что рассказываю тебе все это, Ти-Цэ, но я только хотела сказать, что разное пробовала, но… Я не знаю, почему не могу. Из раза в раз. Иногда я чувствую себя в собственном теле, как в ловушке. Мое тело – капкан, в который попал еще и ты…
Это было выше его сил. Ти-Цэ не мог больше думать ни о чем, помимо того, чтобы любой ценой заставить ее оказаться от этих ужасных, пожирающих ее и его душу слов; чтобы никогда она даже вспомнить не думала о том, что сказала сегодня. Ти-Цэ подполз к ней вплотную.
Однажды Наставник запретил им обнаруживать при женщинах свою слабость, и впервые он собирался намеренно пойти наперекор словам своего самого большого авторитета. Наперекор словам того, кто не вызывал у Ти-Цэ большего уважения ни до, ни после. Но цена за молчание была слишком высока. Он не мог допустить, чтобы Ми-Кель винила себя в бездетности их союза, тем более сейчас, когда до него дошло первое, по-настоящему осмысленное понимание.
– Это я, – просипел Ти-Цэ.
Ми-Кель недоуменно подняла глаза.
Ти-Цэ глубоко вздохнул, понурил голову, но заставил себя даже при этом держать глаза открытыми. Никогда прежде слова не давались ему с таким трудом.
– Я тут подумал… много думал, почему у нас с тобой… никак не выходит оставить потомство. Сначала сваливал все на низкую рождаемость в целом, закрывая глаза на то, что сам я из многодетной семьи. Затем успокаивал себя мыслью о том, что тебя мать родила очень поздно – мол, мало ли, наследство. И… вот… Всякий раз умудрялся находить сотни, тысячи причин, чтобы винить кого угодно и что угодно. Но правда всегда была очевидна. Только я никак не хотел смотреть ей в глаза. Я так… мне… – Ти-Цэ шумно сглотнул. – Правда в том, что дело во мне.
Ми-Кель хмурилась, но не перебивала, а прислушивалась к каждому его слову, к каждой интонации, как тонко настроенный радиоприемник.
Ти-Цэ продолжил, сжимая и разжимая вспотевшие кулаки:
– Я мало рассказывал тебе о воспитательном лагере, а о неприятных моментах упоминал вообще только вскользь, потому что не хотел грузить тебя этим. Но у меня всегда были проблемы с самоконтролем. Наставник очень старался мне помочь, но я сам трудился недостаточно, чтобы научиться осознанности и самоанализу. Даже в медитациях я до сих пор не достиг успеха. И я никогда не мог дать тебе столько спокойствия, сколько ты заслуживала. Где-то в глубине души, наверное, я это понимал, и от этого начинал переживать и загоняться еще сильнее. Сколько себя помню, срывал злость на всех, кто попадался мне на пути. Знал, что веду себя, как дурак, когда рявкаю на сослуживцев, и что все равно не удастся спровоцировать их на ссору, которая помогла бы мне спустить пар. Вместо этого они лишь улыбались мне и шарахались как от чудика. Я это заслужил. И думаю, что