Однако на сей раз девочка увидела в «тете Сигрид» воплощение самой доброты, тетя просто наслаждалась обществом девочки, рассказывала ей все свои истории и делилась замыслами. Кровать поставили рядом с большой голубой кроватью с балдахином, и «тетя Сигрид» взяла ее на прогулку в Майхауген и поведала ей о своем мире Средневековья. «Эта сцена тронула мое старое сердце», — признавалась Сигрид Унсет потом, когда маленькую Сунниву провели к алтарю в часовне Святого Торфинна[617].
Снова наступило тихое Рождество. Год Сигрид Унсет решила завершить, дав свой ответ на все споры о спиритизме. Она написала статью «Немного о духах-двойниках, о предсказаниях и прочем», где делилась своим опытом пережитых «необъяснимых явлений».
Сама она пару раз видела людей, идущих по дороге к ее дому, задолго до того, как они действительно там появлялись. Унсет подобные необъяснимые явления не казались сверхъестественными, они были частью реалистического восприятия мира.
«Мне никогда не приходило в голову связать те непонятные явления, которые мне довелось пережить самой, — предсказания, ясновидение, визуальные и слуховые феномены, которые попадают под определение „потустороннего“, — с чем-то сверхъестественным, а уж тем более — с религией»[618].
Ее порадовало то, что книга «Норвежские святые» пришлась по вкусу избранной публике. «Книга пробуждает», — написал Фредрик Поске[619], он считал, что толкование Унсет норвежской истории отличается мудростью и прозорливостью.
В канун Рождества умер Нильс Коллетт Фогт. Унсет теперь довольно часто навещала его могилу. Она приносила ему цветы, которые распускались в разные времена года в ее саду. Таким образом она благодарила его за поддержку, которую он оказывал ей на протяжении всего писательского пути.
1938 год прошел под знаком Союза писателей. Она развернула публичную кампанию за увеличение доходов писателей. Сигрид Унсет выступила со свойственным ей полемическим задором и потребовала более адекватного отношения к писательскому труду: «Если кому-то до сих пор кажется, что художникам в целом и писателям в частности больше всего нравится жить цыганской жизнью, что экономическая нестабильность и отсутствие строгих рамок повседневного существования стимулируют творческий дух, то спешу категорически опровергнуть подобные недоразумения…» Довольная, она написала Андерсу, что теперь она пишет попрошайнические письма от имени Союза писателей: «Не буду отрицать, что мое имя тоже играет определенную роль. А в целом я нахожу достаточно забавным, что теперь пришел и мой черед просить милостыню»[620].
Впрочем, действительно, ее собственное финансовое благополучие тоже весьма пошатнулось. Ее счет в издательстве «Аскехауг» обнулился, хотя и «Одиннадцать лет», и собрание ее сочинений продавались неплохо и приносили приличные доходы. Единственным светлым пятном оказалось то обстоятельство, что благодаря усилиям Кнопфа за короткое время в США удалось продать почти 20 000 экземпляров «Верной жены».
Гонорар, полученный в долларах, очень порадовал ее и по той причине, что она давно в глаза не видела немецких марок. Бланш и Альфред А. Кнопфы поддерживали с нею тесные контакты и не переставали тешить себя надеждой, что она все-таки приедет когда-нибудь в США. Более того, они рассчитывали, что она решится написать новый роман. Сама же Сигрид Унсет не хотела ничего ни говорить, ни тем более связывать себя обещаниями, но Кнопф знал, что она намерена написать роман из жизни XVIII века. Бланш Кнопф очень хотела навестить ее в этом году, но получила ответ от Эйлифа Му: Сигрид Унсет снова так вымотана, что ей придется провести еще одно лето в Монтебелло. Но настойчивая издательница не смирилась с отказом. «А не сможем ли мы повидаться в Дании?» Бланш взяла напрокат автомобиль и приехала в санаторий. Она уговорила измученную писательницу отправиться на прогулку по датской природе. Весь день они провели вместе, пили чай и вели долгие беседы о литературе.
Бланш Кнопф была рада встрече, но снова поделилась своим беспокойством с Эйлифом Му: «Мы должны объединить наши усилия, чтобы подтолкнуть ее к продолжению работы над новым романом. Она тратит слишком много сил и времени на второстепенные задачи»[621]. А что мог сказать о ее планах ее норвежский адвокат? Он подтвердил, что Сигрид Унсет намерена приехать в США. «Она действительно этого хочет?»[622] Кнопф, хорошо осведомленный об экономических трудностях Сигрид Унсет и о немецком бойкоте, не скупился на авансы. Он считал, что в ее интересах дать разрешение на постановку или экранизацию. Но здесь Кнопф наткнулся на категорический отпор. Му пришлось извиниться и написать, что Сигрид Унсет «ни за что на свете не даст разрешения» ни на экранизацию, ни на постановку своих произведений[623].
Современные фильмы все чаще становились объектом внимания прессы, но Сигрид Унсет была непреклонна: ее книги не годятся для кино. В кои-то веки два великих норвежских писателя пришли к согласию. «Кнут Гамсун ничего не смыслит в кино, а Сигрид Унсет считает большинство фильмов скучными», — писала газета «Тиденс тейн»[624]. Газета попыталась вовлечь обоих в дискуссию о современном кинематографе и о зрительской аудитории. Но от Гамсуна журналисты так и ничего и не добились: «Прошу прощения, я ничего не смыслю в кино и лежу в постели с простудой».
Хозяйка Бьеркебека высказалась более обстоятельно: «Большинство фильмов, которые мне доводилось видеть, просто скучны. Самые забавные — фильмы о животных, еще мне нравятся фильмы о первобытных народах и массовые сцены. Особенно когда они свободны от примеси „драматического действия“ и профессиональных актеров. Самые ужасные — так называемые исторические фильмы. Хотя Ширли Темпл и того хуже»[625].
Поскольку новый роман пока так и не был написан, то и «Аскехауг», и Кнопф решил издать сборник ее статей последних лет. Книга с названием «Автопортреты и пейзажи» вышла в свет в начале лета. Она включала одну из самых резких статей — «Богохульство», отдельные фрагменты «Норвежских святых», а также поэтическое эссе «Лето на Готланде». На английском языке книга получила название «Men, women and places»{87}. Писательница получила аванс — 500 долларов.
Всю эту весну у нее жил мальчик, который доводился ей внуком. Маленький Кнут — сын ее приемной дочери Гунхильд — был болезненным и истощенным. Но благодаря уходу Матеи он постепенно ожил и окреп. И хотя Сигрид Унсет не любила, когда ее отвлекали, теперь ей уже больше не нравилось, когда в доме царила полная тишина. Она с удовольствием прислушивалась — детские игры во дворе и в самом доме действовали на нее умиротворяюще. Снова она могла рассказывать свои истории или достать свою потрепанную «Норвежскую иллюстрированную книгу для детей». Ей не нужно было даже открывать ее, чтобы рассказать сказку по всем правилам: «Едем, едем, едем, завтра мы поедем, далеко-далёко, в долину Гудбрандсдал», — напевала она. Мальчик смеялся, когда писательница изображала тролля: «Не видел ли ты мою старуху? Далеко-далеко на севере?» Это была первая книга, подаренная ей отцом, когда сама Унсет была еще маленькой девочкой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});