мне небезразлична.
Она с отвращением морщит нос.
— Я забочусь о тебе, — издевается она, понизив голос. Она притворяется, что рыгает, и выбегает из моей комнаты, крича: — Ты в буквальном смысле такой мерзкий. Никогда больше не говори мне ничего подобного.
Интересно, понимает ли она, насколько я искренен?
* * *
Херик звонит после того, как мама вытаскивает меня из постели, чтобы приготовить любимую лазанью Кати. Это неловкий, неестественный разговор. Мы не разговаривали с тех пор, как он зашел ко мне домой перед тем, как я ушел на перерыв. Обычно мы бы поехали домой вместе, так как живем на расстоянии четырех улиц друг от друга, но он встречается с семьей Элизы. И он также безумен из-за того, что произошло на поле.
— Ты вернулся в Дейтон? — спрашиваю я, когда между нами воцаряется затяжное молчание после того, как мы произносим необычные, формальные приветствия.
— Пока нет. Я возвращаюсь в среду.
— Разве твоя мама не расстроена, что ты почти не проводишь с ней времени?
— Преимущества быть свидетелем Иеговы. Рождество не так уж важно.
— Да, но твоя мама прилипчивая, — больше похоже на чрезмерную заботу. Как по маслу, Херик получает звонок от женщины в 8 часов вечера, и, если он не ответит, она устроит особый ад за сотни миль отсюда.
— Да, но она знает, что между мной и Элизой все по-настоящему. И я не бросаю ее полностью, знаешь ли. Я, по крайней мере, проведу с ней несколько дней, прежде чем мы вернемся в школу. — Наступает пауза. — На самом деле, об этом… Ты не против подвезти меня обратно? Элиза отвезла нас сюда, а ее отец отвезет меня домой, так что меня никто не подвезет, а билеты на самолет чертовски подкачали.
Это единственная причина, по которой ты позвонил? Попросить подвезти?
— Да, конечно. Когда ты хотел вернуться? Я собирался съездить туда в субботу перед началом семестра.
Херик прочищает горло. Затем кашляет. Затем принюхивается, прежде чем снова прочистить горло.
— Ну, э-э, тренер прислал нам сообщение, в котором говорилось, что нам нужно вернуться к этому четвергу.
Я перестаю выкладывать полоски макарон. Мое сердце падает на землю. Я кладу руку на стойку и опускаю голову, моя кровь стынет в жилах от страха. Тяжело сглатывая, я сохраняю ровный голос, несмотря на рыдания, подступающие к моему горлу, как огонь.
— О, в-все в порядке. Мы можем… Да, мы можем уехать в среду утром. Это прекрасно.
— Ты что…
— Я напишу тебе об этом позже. Катя уже почти здесь. Мне пора, — я вешаю трубку и выхожу из кухни, направляясь в свою комнату. Мама кричит, пытаясь остановить меня, но я вырываюсь из ее рук. Закрыв дверь, я прислоняюсь к ней спиной, лихорадочно проверяя свой телефон в поисках уведомления, которого, я знаю, там нет. Ничего. Я захожу на портал финансовой помощи моего университета, чтобы узнать, сохраняется ли моя спортивная стипендия. Так и есть.
Я хватаюсь за грудь, а затем падаю на землю, все еще баррикадируя дверь своим телом. Я сбит с толку и потерян, застрял в подвешенном состоянии.
Мама колотит и рычит за дверью, ее ярость проявляется в агрессивной манере, с которой она говорит исключительно по-испански, подробно описывая, как неуважительно и по-детски я себя веду, но я не двигаюсь с места. Я предпочел бы иметь дело с ее гневом, чем встретиться с ней лицом к лицу и понять, что никогда не смогу по-настоящему заботиться о своей семье.
Я просто сижу там, прижимаясь лбом к колену, хлопок моих спортивных штанов впитывает беззвучные слезы, которые льются из моих глаз. В этот момент я ненавижу тренера за то, что он был таким жестоким. И более того, я ненавижу себя.
Что мне делать? Что, черт возьми, я собираюсь делать?
* * *
В канун Нового года у мамы наступает переломный момент. Я удивлен, что она пережила Рождество.
Я лежу в постели, ничего не делаю, как обычно, просматриваю свои социальные сети, чтобы помучить себя. Я просматриваю страницы, которые мне не следует просматривать, и вижу, как мои друзья — бывшие друзья, я полагаю, — тусуются и играют вместе в видеоигры. Некоторые даже ходят друг к другу в гости во время праздника, устраивая забавные обмены подарками или конкурсы плохих свитеров.
— Вот и все. Я больше не могу это выносить. С меня хватит! — она захлопывает за собой дверь. Я вздрагиваю от неожиданности, услышав шум, затем приподнимаюсь, чтобы засвидетельствовать присутствие моего незваного гостя. Старушка Мяу, которая решила вздремнуть со мной, поскольку наши графики сна совпадают, встает со своего места у моей головы, чтобы посмотреть на маму сверху вниз. Она игнорирует кошку, подходит к краю моей кровати и дергает за одеяло.
Издав невнятный протест, я пытаюсь схватить его, но она в режиме Кракена, что означает, что у нее сила тысячи солнц, и секунду спустя мое тело подвергается воздействию холодного зимнего воздуха.
— Вставай.
— Я…
— Не спорь со мной, — шипит она, и мои губы немедленно сжимаются. Сжимая мою рубашку в руке, она заставляет меня подняться на ноги.
Я стою перед ней, немного напуганный тем, что она может меня побить. Она не наказывала меня с тех пор, как мне было двенадцать, и она застала нас с дедушкой, курящими и выпивающими на крыльце, когда рано вернулась с работы.
Тяжело дыша, мама стоит в футе от меня. Она отпускает мою рубашку и скрещивает руки на груди. Я действительно хочу спросить ее, что она собирается сделать, чтобы я мог собраться с духом, но я знаю, что лучше не говорить первым.
— Я старалась быть терпеливой, — спокойно начинает она, — Я старалась быть понимающей. Я пыталась дать тебе время, чтобы… Я пыталась. На самом деле, так и есть. Но я больше не могу этого выносить. Этого, — она указывает на меня и мою комнату. — Это не нормально! Я знаю, ты не хочешь говорить об этом, но мне все равно! Катя дома уже неделю, а ты с ней даже не поздоровался. Я прихожу домой и нахожу тебя спящим или смотрящим на звезды. Ты куришь и прячешь свою одежду под кроватью вместо того, чтобы стирать, и это все, что нужно, и я слышу, как ты плачешь! И я не могу этого вынести. Ты делаешь мне больно. Я… я не могу этого вынести, Отис. Я твоя мать и ты будешь говорить со мной.
Я смотрю на нее, не чувствуя ни сопротивления, ни приветливости по отношению