Я помню только обрывок той нашей беседы — Рейна серьезно строила планы на будущее. Ее жизненная позиция казалась мне неразумной, я чувствовала, как расширяется между нами пропасть. Тут я отдала себе отчет в том, что если бы это была не она, а какой-то другой человек, к которому я бы смогла отнестись более объективно, кто-то далекий от моей жизни, то я назвала бы ее невротичкой или сумасшедшей. Мне было трудно понять, что матерью ее заставляет стать изголодавшаяся матка. «Она не имеет ничего общего со мной, общий у нас только пол», — заключила я для себя.
Когда Рейна ушла, ее слова еще долго звучали в моих ушах, я старалась выкинуть их из головы. Я перебирала их слог за слогом, напрягая все силы, чтобы воссоздать особенности ее произношения, ее тон, вспомнить ее улыбку. Я стремилась понять сестру, я словно засняла наш разговор на крошечную видеокамеру, чтобы проникнуть в суть ее натуры, в каждую ее складочку и морщинку, проскользнуть в самые удаленные щели ее мозга. Я тратила сначала часы, а потом дни и недели, чтобы воскресить все оттенки ее голоса, воссоздать их по памяти, а когда у меня это получалось, я превращалась в беспристрастного члена суда присяжных, выбранного по случайности.
Я снова сказала себе, что пол не более чем родина, красота или рост. Чистая случайность.
* * *
— Нет ничего больше мира, Малена…
Магда отвечала мне этой фразой, когда я с важностью рассуждала о том, что я мальчик, по ошибке ставший девочкой, но я никогда ее не понимала. Она больше ничего не хотела говорить по этому поводу, она не собиралась рассуждать со мной о сложных понятиях и чувствах, таких, как добро, зло, боль, страх, любовь, ностальгия, несчастье, судьба и рок, Бог и ад.
Магда была похожа на меня по сути и знала, что я еще не достигла нужного возраста, чтобы понять ее слова. Рейна была совсем не похожа на меня, но она была уверена в том, что я смогу понять ее, ведь я такая же, как она. И только теперь я поняла, что быть женщиной — значит выглядеть как женщина, иметь две хромосомы X, быть готовой зачать и кормить детей, которых породит мужчина. И ничего больше, потому что все остальное — это культура.
Я освободилась от невыносимых мыслей о моем поле и решила больше не думать о тех жертвах, которые были бы напрасно принесены обманному идолу женской сущности. Я была вынуждена признать, что подчиняюсь правилам этого мира.
* * *
В течение долгого времени я отказывалась признать ответственность за ту случайность, которая могла быть следствием моей нерешительности, моих сомнений. Во всем была виновата апатия, в которую меня ввергло осознание того, что я женщина. Мне было все равно, правильным путем я иду или нет, мир вокруг хотел меня убедить в моем невероятном естестве и иногда мне казалось, что обязательно что-то должно случиться, ведь я была женщиной, я боялась того, что мое женское тело может наказать меня за нелюбовь к нему.
Вначале я не хотела в это верить, потому что это было невозможно. Все на этой планете происходит по законам, диктуемым свыше, механизм которых люди понять не в силах, и поэтому они страдают. Человек никогда не сможет понять, почему именно с ним происходит то или иное событие, почему птицы не ходят по земле, или почему именно Ньютону упало на голову яблоко. Да, потому, что все предопределено, когда и куда ему упасть.
С тех пор как Сантьяго забеспокоился о нашем общем оргазме, мне приходилось имитировать одновременный оргазм, тем более что со временем мы стали заниматься любовью все реже, все меньше экспрессии было в наших отношениях, все стало настолько скучно и обычно, что нам следовало это обсудить. В такие минуты мой муж становился для меня самым главным человеком в жизни, он был единственным, к кому я прислушивалась, кто мог меня переубедить, за кем я ухаживала, кого утешала и любила, а все потому, что я любила Сантьяго, я любила его сильно, как любила бы… брата, если бы он у меня был. Он всегда был вежливым и жизнерадостным, он был хорошим мужем в традиционном смысле этого слова, а, если что-то изменилось между нами, виновата в этом была только я. В общем, я могла с ним говорить обо всем, но только не об этом. Я не могла сказать ему правду о том, что энтузиазм, который меня поддерживал все это время, когда я сбрасывала кожаное пальто, которое мне одолжила подруга на свадьбу, истощился. Теперь мне не хотелось ущипнуть себя и прошептать, что все идет хорошо, что никогда у меня не было ничего лучше этого. Я устала утешать себя тем, что моя жизнь похожа на спокойную реку. Сантьяго был нежным, как кролик, его организм чутко реагировал, когда вступал в контакт с новой вакциной, и мне приходилось быть ответственной за него.
Сантьяго знал очень мало о моей личной жизни и о Фернандо, кроме того, что рассказала ему Рейна, когда она стремительно напала на меня во время десерта. В своем рассказе она описала типичную историю влюбленных брата и сестры, избрав для этого классическую литературную схему: очарование сеньориты отвратительным бастардом, именно в таком виде Рейна посчитала необходимым представить нашу историю. У меня не было желания ничего больше рассказывать ему, так я решила, и мы больше никогда не говорили об этом. Ведь мой красивый муж был намного лучше других мужчин. Начиная с этого момента, перспектива беременности перестала казаться мне неразумной, потому я стала более внимательной. Раньше я делала все, чтобы не забеременеть, но теперь я еще раз все обдумала, прочитала много книг, изучила мнения людей, специалистов и многодетных матерей, все они были единодушны, говоря о любви к детям. Теперь я отдыхала от таблеток и не хотела, чтобы Сантьяго надевал резинки. Он долгое время жаловался на то, что должен ими пользоваться, тогда я интерпретировала его слова как эгоистическую позицию и жест несогласия. Я еще немного посомневалась перед тем, как начать заниматься с ним любовью без предосторожностей. К счастью, я не вспоминала о своей юности, из которой вынесла нелюбовь к детям и рассуждения о несчастной женской доле. Женщина должна преодолеть свои страхи, я поняла, что хочу иметь детей, чтобы раз и навсегда покончить с опасениями. Больше я об этом не думала и над своей долей не плакала.
В апреле 1986 года я занималась сексом два раза, и оба раза я была сверху. В начале июня у меня не осталось сомнений в том, что я беременна. Теперь я не сомневалась в правильности принятого решения.
* * *
В понедельник с утра я была готова сделать аборт и бросить Сантьяго, чтобы исправить одним махом все ошибки, которые накопились за последнее время. А по понедельникам по вечерам и я обычно спрашивала себя, готова ли я противостоять судьбе. По вторникам, когда я просыпалась, говорила себе, что всегда думала о том, чтобы когда-нибудь иметь детей, почему же тогда не теперь. По вторникам, когда ложилась спать, я отдавала себе отчет в том, что бросить мужа было бы равнозначно тому, чтобы оставить двухмесячного ребенка на центральном вокзале у Кастельяно. В среду утром я считала, что отдаю себе отчет в том, что внутри моего тела зародилась жизнь, другой мозг, другое сердце, мой сын. По средам, вечерами я отказывалась от курения. По четвергам, прежде чем встать, я боялась повредить жизнь внутри себя. По четвергам, прежде чем лечь спать, я зажигала сигарету, а потом другую и выкуривала обе до фильтра. По пятницам по утрам я спрашивала себя о том, почему мне суждена такая дурная судьба. Пятничными вечерами я снова была готова сделать аборт и бросить Сантьяго.