Помню куклу, похожую на торговку овощами, с повозкой из красной пластмассы, на которой были написаны названия всех овощей, лежавших в ней. Еще у меня была кукла-кассирша, у нее имелся ящик с монетами и банковскими билетами, она издавала характерный звук, когда ее ящик открывали. Еще у меня была куча больших белых корзин, в которых лежали искусственные фрукты и овощи: огурцы, помидоры, бананы, земляника и яблоки из пластика, а кроме них был еще мешок из красно-желтого сукна, наполненный апельсинами. Мне нравились все эти игрушки, но, когда я хотела играть вместе с Рейной, она продолжала возиться со своим игрушечным ребенком, который превратился в девочку, — она нарядила куклу во все розовое, купала ее и даже спала с ней по ночам.
Прошло пятнадцать лет, но, судя по сияющему выражению лица сестры, она считала, что и теперь будет делать то же самое.
— Разве это не чудесно?
Так должно было быть, но женщины, которые говорили эти самые слова в фильмах, казались мне глупыми, а потому мне стало немного страшно.
— Ну, если ты так говоришь…
Сестра села рядом со мной, взяла меня за руку и заговорила вкрадчивым голосом.
— Что-то происходит, Малена?
— Нет, ничего. Просто не понимаю.
— Чего ты не понимаешь?
— Я ничего не понимаю, Рейна, — я немного прикрикнула на нее от досады. — Ничего! Я не понимаю, как ты можешь быть вот так беременной, я не понимаю, как ты можешь смириться с тем, что ребенок — это единственное, в чем ты нуждаешься, ведь только поэтому ты хочешь его родить. Я не понимаю ничего… Иметь грудного ребенка мне кажется очень серьезным делом и таким тяжелым, что стоит все хорошенько обдумать.
— Это естественная ситуация.
— Нет. Естественно иметь менструации. Беременность — это исключительное состояние.
— Очень хорошо, считай, как хочешь. Но я вовсе так не думаю. Я прожила всю жизнь, готовя себя к этому событию.
— Надеюсь, что так, — пробормотала я.
* * *
Недовольство собой уступило место другим чувствам. Рейна была беременна. Должно быть, чудесно иметь ребенка, которого всегда ждал, чтобы придать своей жизни настоящий смысл. Так думала моя сестра, и, по ее словам, это событие было самым важным, можно сказать, трансцендентным, потому что именно оно делает женщину полноценным человеком.
Эту мысль она повторяла много раз, по-новому перефразируя, используя разные слова и выражения. Она даже не думала о том, что эти слова могут меня раздражать, в моих ушах звучала другая фраза: «Скажи мне о том, о чем ты догадываешься, и я тебе скажу, чего тебе недостает». Я не считала в тот момент, что Рейна стала вдруг наивной, потому что она не выказывала никакого страха, не проявляла никаких странностей, не демонстрировала ни подавленности, ни неуверенности, ни нетерпения. Я готова была спросить ее о нескольких вполне конкретных вещах, но не стала делать этого, потому что это помешало бы ей исповедоваться в собственных чувствах. К тому же я полагала, что не смогу оставаться ни последовательной, ни рассудительной. Я рассчитывала когда-нибудь иметь собственных детей, иногда мне сильно этого хотелось, но каждый раз, когда я думала, о моих будущих, гипотетических детях, я наталкивалась на барьер надуманных страхов, так что сейчас, слушая Рейну, я ее просто не понимала. Она даже не рассматривала варианта, что может пойти что-то плохо, не принимала в расчет возможность рождения больного ребенка, неполноценного, недоношенного, и поэтому она не поняла бы моих опасений.
Я же поняла, что для Рейны иметь ребенка намного важнее, чем иметь хорошего спутника жизни, хотя никак не могла представить ее похожей на корову, с отвисшей грудью и кожей в растяжках. Мне не удалось ее и этим испугать. Стать матерью значило сделать гигантский шаг к зрелости, сразу превратиться в старуху, и эта метаморфоза меня ужасала, потому что с этих пор и навсегда в том самом доме, где я жила, появился бы кто-то более юный, чем я. Иметь ребенка значило отречься от безответственности, которую я все еще в себе культивировала. Прощай алкоголь, прощайте наркотики, прощайте случайные любовники, разовый секс, длинные ночи пылких и пустых слов с мужчинами, такими же легкомысленным, как и я. Груз, буксир — вот, что это было на будущие долгие годы. Мне казалось, что я никогда не смогу быть похожей на свою мать, превратить свое тело в храм чистоты и бесконечной любви, священный сосуд, который я никому и никогда больше не дам осквернить. Такие обязанности пугали меня, они мне не нравились, а еще сильнее я боялась произвести на свет несчастного человека.
Каждый раз, когда я видела пухлую девочку или карапуза в очках, робкого низкорослика, играющего в одиночестве в углу какого-нибудь парка, каждый раз, когда видела этих несчастных малышей, мне каждый раз мерещилось во всех них что-то ненатуральное, неестественное. Моим самым страшным страхом был страх, что рожденный мною ребенок будет осужден всегда принадлежать к компании этих неуклюжих и несчастных одиночек. Но Рейна, казалось, была выше таких страхов, она их словно не знала, и это приводило меня в настоящее отчаяние.
— И что ты будешь делать? — спросила я наконец, чтобы прервать поток ее радостной речи.
— Что я буду делать с чем? — не поняла Рейна, ее изумление казалось настоящим.
— Ну, со всем… Ты собираешься замуж, собираешь жить с отцом ребенка, будешь переезжать? Это ничего, но мне кажется, воспитывать одной ребенка очень тяжело.
— Это мой ребенок. Его отец согласен.
В этот момент, я сильно удивилась словам моей сестры, эти две сцепленные фразы раскрыли тайну, которую я не смогла разрешить пару лет назад, в тот вечер, который Рейна выбрала для появления в моем доме в час ужина без какого-либо ложного предлога. Я решила пригласить ее к столу. Мы не разговаривали и ждали, пока придет Сантьяго с мартини в руках и включит телевизор, тогда-то она и задала мне странный вопрос.
— Что бы ты подумала о красивом мужчине, с хорошими данными, который много лет был женат на лесбиянке, и много лет не спал с ней, но хотел ее, оправдывал ее, защищал и не бросил?
— И это все?
— Я тебя не понимаю.
— Я хочу спросить, не расскажешь ли ты мне подробнее о нем.
— Нет, тебе это не нужно.
Я задумалась на пару секунд. Моя сестра весело смотрела на меня, но видно было, что мой вопрос ей неприятен.
— Он педераст?
— Нет.
— Она миллионерша?
— Тоже нет.
— Ну, тогда я предполагаю, что он дурачок.
— Ладно… Ведь может быть, что он влюблен, разве нет?
— Конечно, — кивнула я. — Так он влюбленный дурак.
На ее лице было неопределенное выражение, и она ничего не сказала. Я обратила внимание, что таинственный объект разговора был похож на Эрнана, но беззаботность и веселость, с которой Рейна его вела, не дали мне возможности удостовериться в этом подозрении. Сантьяго открыл дверь, я пошла на кухню, чтобы разогреть ужин, и больше мы об этом не говорили. Рейна с тех пор не возвращалась к этому разговору, хотя я чувствовала, что только Эрнан мог быть тем таинственным другом, который пошел вместе с ней на свадьбу Агустина. Теперь, когда она призналась, что планирует стать матерью-одиночкой с согласия отца ребенка, я утвердилась в мысли, что эта беременность не была заранее запланирована. Потом я спросила себя, какой тип мужчин может смириться с таким положением дел, и заключила с разочарованием, что это мог быть только дурак.