прохожего с брезентовым рюкзачком. И у него есть для этого все основания.
Без четверти три, когда подростки уже поели и собираются уезжать, раздается крик. Двое из караула забегают в помещение и что-то быстро, возбужденно говорят. Я опять ничего не понимаю, но судя по тому, как меняется в лице баск, догадываюсь, что произошло непредвиденное. Сквозь занавешенные окна пробивается свет фар, и к «Жабе» подъезжает машина с проблесковыми маячками. В следующую минуту в дверном проеме возникает известная мне парочка. Полицейские не врываются, не вламываются, не орут «Руки вверх!», а заходят вразвалочку, будто в свободное время выпить пивка пришли. Но в глазах у них торжество: столько времени гонялись и наконец поймали! Запирают изнутри дверь, хлопают меня по плечу как старого знакомого и требуют у баска документы и ключи от машины. Фура арестована и дальше не поедет.
Баск покорно лезет в карман, а потом что-то кричит своим пацанам, и женщина в красивой черной форме с кобурой на поясе быстро скручивает ему руки скотчем и скотчем же залепляет рот. Ее напарник не спеша направляется к греку. Оракул смотрит на меня, и в его древних глубоких глазах отвращение, смешанное с тоской и мольбой. Еще больше презрения на лице у девчонок, и я чувствую, что Оксана сейчас вмажет мне по роже и не успевает сделать это лишь потому, что чешская красавица звонким голосом велит ей предъявить паспорт и разрешение на работу.
– Нет! – ору я так громко, что мне кажется, от моего крика в Судетах начнется камнепад. – Это не я! Я ничего не знал! Я ничего про вас не говорил.
Полицейские на мой крик не реагируют, они звонят и спокойно просят прислать подмогу, чтобы депортировать нелегалов, я отчетливо слышу знакомое слово odsun, как вдруг пацаны распахивают окна и бросаются вон. Парень и девушка в форме кричат, расставляют руки, выбегают наружу и во дворе играют с подростками в салочки и прятки, словно пионервожатые, пытаясь хоть кого-то задержать. Но их слишком мало, а беглецы не дают взять в плен своих, швыряют камни, орут, отбивают и вырывают из полицейских рук. Те могли бы использовать оружие, но не рискуют, боятся в детей попасть, и гибкие тела мигрантов уклоняются, ускользают и сливаются с безлунной ночью.
Тьма прячет их в кустах, под деревьями и камнями. Летучие мыши застилают преследователям глаза, ветер и громкие крики ночных птиц мешают друг друга услышать, а множество майских жуков атакует прямо в лицо. Бедные любовники растерянно мечутся по лужайке и кричат друг на друга. Пользуясь суматохой, я тоже выскакиваю на улицу и бегу следом за детьми. Не знаю, зачем я это делаю, но странным образом в моей голове рождается понимание, что теперь, когда нет ни эллина, ни баска, за этих мальчиков и девочек отвечаю и обязан помочь им я.
Они не могли уйти далеко, они не знают эту местность, а я ее изучил. Не на машине, а пешком я постараюсь провести их в безопасные края, где детям дадут приют. Днем мы будем отсиживаться в старых бункерах и блиндажах, а ночами идти. Продукты я буду им приносить. Я не думаю в этот момент, что если меня схватит полиция, то прощай и словацкий вид на жительство, и карьера необыкновенного профессора в городке с труднопроизносимым названием Трнава. Это все не имеет сейчас значения. Важно лишь то, что в моей жизни появилась цель – спасти тех, кто ищет убежища. Сделать это хотя бы для того, чтоб оправдаться перед Одиссеем, Леной и Оксаной. Да просто чтобы хоть что-то в этой жизни сделать, а не только поставить фингал маленькому Юре и утешить девочку из Чернобыля.
Всё по чину
Вокруг меня самая короткая ночь лета – ночь славянских фильмов. Она давно должна кончиться, но впечатление такое, что солнце где-то подзадержалось или мы таки сбились с космического пути, сошли с траектории, как сходит с рельсов поезд, только никто еще этого не понял, потому что свет от потухших звезд и звук от погибающих небесных тел идет долго. Я шагаю по дороге в сторону ватиканского леса, в вышине шумит ветер, над головою носятся электронные облака, сквозь них просвечивают постоянные и переменные звезды, жалко плачет в кустах пятнадцатилетний грешный горбун Гилл, которого ни в коем случае нельзя пожалеть, Алоис Небель наливает белое молоко черной кошке на несуществующей железнодорожной станции Белый Поток, а потом садится за справочник и изучает расписание поездов, чтобы забыть, как убивали летом сорок пятого года молодого немца на глазах у жены, поправляет белый чистый плат на черных волосах милостивая Беназир Бхутто, перед тем как террорист-смертник выстрелит ей в шею и в грудь, и пять легкомысленных дев с пустыми сосудами спрашивают у прохожих, где можно купить масла, дабы осветить тьму, однако все лавки давно закрыты.
Нас никто не звал и не избирал, мы сошлись в судетских горах в эту таинственную летнюю ночь и бредем из одного столетия в другое, из старой истории в новую, натыкаясь, сталкиваясь, узнавая и не узнавая друг друга. Но вот наконец ночная мгла рассеивается, опускается белесым туманом на камни и ветви деревьев, и в утреннем мареве я не сразу замечаю фигуру, которая быстрой подсечкой умело валит меня на землю.
В следующую секунду мальчики и девочки окружают меня и пришпиливают к земле как коллекционную бабочку.
– Я не полицейский, нет, ноу, найн, но, охи, не, – говорю я раздельно.
Один из них наклоняется и произносит английское слово, которое хорошо знает:
– Деньги.
Прошу, чтобы мне освободили руки и хлопаю себя по карманам, выворачиваю их наружу и показываю, что у меня с собой ничего нет.
– Кредитная карточка.
– Нет.
Будущий врач достает ножик, похожий на скальпель. Узкое лезвие тускло блестит, отражая первый утренний свет.
– Телефон?
Телефон у меня есть, и скрывать это глупо. Парень берет старую дешевую «Нокию», разочарованно вертит ее в руках, но все равно забирает себе. Ничего, успокаиваю я себя, они дети, им простительно, они много чего испытали. А телефон я куплю новый, навороченный, ведь я теперь буду настоящий профессор с европейской зарплатой. И Одиссея с баском я освобожу, приду к полицейской парочке, расскажу им про братика, который умер в дороге, как когда-то рассказывал недоверчивой американской дипломатке итальянского происхождения Розмари Дикарло про девочку из Припяти, и освобожу. Я ведь умею рассказывать и убеждать. Потому меня и взяли читать лекции в университет святых Кирилла и