– Я с вашим супругом познакомился в Кисловодске прошлым летом!..
– Мой муж не был в Кисловодске и за все семь лет революции из Москвы не выезжал! – говорит моя жена.
– Помилуйте, меня познакомили с ним и я говорил с ним!..
Что на это сказать?! Многие мне рассказывали, что они выдавали кого-то за меня, что мною гримировали кого-то! Но я не мог этому верить и только поражался, что́ это все за комедия! Все это вздор и комедия, но тем не менее все это рисует нравы, способ действий и манеру агитаций всей нашей современной публики.
Глава 12
Несколько раз меня просили, и я читал лекции здесь в Военной академии и в Петрограде в Думе[158]. Первые мои лекции в Москве прошли с большим подъемом, аплодисменты были шумные. Я чувствовал, что заинтересовываю всю аудиторию. Тема была все одна и та же, дорогая моему сердцу: Галиция и 1916 год, мой Луцкий прорыв. Но чем дальше шло время, тем сильнее в душе моей сказывалась безрезультатность всей моей работы, всех моих начинаний, мне переставало хотеться иметь общение с молодежью, охоты не было читать какие бы то ни было лекции.
Да и уставал я сильно, старел и болел. Когда я ездил в Петроград на несколько дней как-то в одну из весен, чтобы прочесть лекцию, я посетил могилы в Александро-Невской лавре моей первой жены и брата Льва. Недалеко от моих родных могил я случайно набрел на могилу А. А. Поливанова. Я не знал, что тело его из Риги перевезли в Петроград. Постоял я у его могилы и, по правде сказать, позавидовал ему.
Гораздо раньше я два года подряд читал лекции в 1-й кавалерийской школе (когда Д. Н. Лагофет там был начальником) о теории езды и выездки лошадей[159].
Это, в сущности, был необходимый заработок для семьи моей; была такая дороговизна, что не хватало никаких денег. Гонорар за лекции был пустяшный, но лишний паек и дрова были важны. Когда Лагофет умер, я оставил эти лекции, так как совсем другой дух стал в школе. Вот тогда же, когда я ездил в Петербург, и Д. Н. Лагофет тоже был там в командировке. Ему отвели ночлег в бывшем Николаевском кавалерийском училище, и там его угостили зараженной сыпняком вошью.
Вернулся он в Москву уже совсем больным и вскоре умер. Это был прекрасный человек, и многие его горячо оплакивали. Умный, глубоко образованный, талантливый военный писатель, бесконечно добрый человек. Моя жена горячо чтит его память, потому что он многим «бывшим» генералам и офицерам выхлопатывал службу. Между прочим, и брату ее Ростиславу он устроил последнюю его службу по коннозаводству в Туркестанском представительстве.
А ранее хлопотал и о сестре Елене Владимировне, устроив ее в Военной академии. Многим-многим помогал этот прекрасный русский человек, служа в Красной кавалерии, якобы служа Советскому правительству. Много мы, бывало, разговаривали с ним вечерами, просиживая вместе: он, брат жены Ростислав и я. И оба эти мои собеседника давно лежат на кладбище Новодевичьего монастыря, и это я считаю большим счастьем для них, ибо они были с честью, торжественно, по-православному похоронены, а не растерзаны, не замучены в подвалах Чрезвычайки, как тысячи и тысячи честных русских людей за эти годы.
Мы, все трое, мистики, все трое одинаково понимающие положение России, все трое скорбящие о ней. Смерть Дмитрия Николаевича была для нас большой потерей. Его друзья-генералы, тоже «бывшие» по чувствам люди, но служившие в Красной армии, это А. В. Новиков, А. Е. Снесарев, П. А. Козловский. Их всех, из одного теста слепленных, я не променял бы во имя России на многих дряблых эгоистичных эмигрантов.
Когда мне предложил Н. И. Раттель быть главным военным инспектором по коннозаводству и коневодству, я согласился. Ввиду необходимости создания лошадей для кавалерии и артиллерии, было основано учреждение по названию «Гукон», т. е. Главное управление коннозаводства и коневодства. Во главе его был поставлен Н. И. Муралов. При мне было двадцать семь инспекторов, все бывшие офицеры, которых я рассылал по всей России, и мы старались с ними спасать конные заводы и остатки кровных лошадей.
Говорю остатки, так как до революции в России было много миллионов их, а теперь мы единицы их разыскивали с трудом. Из моих сотрудников главным помощником был И. М. Ильенко, который много потрудился для восстановления скачек и бегов. Вначале Коммунистическая партия совсем на них не соглашалась, считая, что бега и скачки – принадлежность барского дела и им они совсем не нужны. Они не понимали, конечно, что без скачек и бегов развитие конской породы невозможно.
Было по этому поводу несколько заседаний, и на них в конце концов я сумел взять верх и провел утверждение этого дела, причем Муралов мне в этом много помог. Не обходилось и без курьезов. Помню, как одна из ярых дам-коммунисток на одном из заседаний яростно доказывала, что кавалерия может скакать на крестьянских сивках-бурках, причем вдруг всех удивила, истерично выкрикнув:
– Мы уничтожили людскую аристократию, извели человечью белую кость, к чему лошадиная?..
Как известно, первым командующим войсками Московского округа вслед за большевистским переворотом был Муралов. Затем его назначили на Восточный фронт, потом он опять вернулся в Москву и был назначен начальником Гукона. Но вскоре снова стал командующим войсками Московского округа и покинул Гукон. А вместо него в Гукон был назначен Франц, одновременно с тем, что все это учреждение причислили к Наркомзему (Народный комиссариат земледелия).
В этом Наркомземе было много у меня сослуживцев и начальства, людей неведомого происхождения, с подозрительными фамилиями, которые впоследствии попадали под суд за гешефты, растраты и всякие художества. Тут начались сокращения штатов, но эти господа не сокращались, а мои офицеры вылетали один за другим. Наконец, я остался один, без своих помощников, и стал усиленно проситься в отставку. Но меня не пускали, несмотря на то что коммунисты непременно хотели уничтожения Гукона. В конце концов они этого и достигли, сделав из него не самостоятельное дело, а только отделение Наркомзема.
Я решительно стал отказываться от службы в этой компании, совершенно без своих людей. Даже моего личного секретаря С. А. Ладыженского[160] – и того хотели меня лишить. Я перестал туда ездить, тем более что по чьему-то распоряжению за мной перестали посылать экипаж. А путешествовать во всякую погоду с больной ногой на Варварку, в другой конец города, мне далеко не улыбалось. Так прошло некоторое время. Затем мне стали передавать, что в штабе говорили о желательности организовать отдел ремонтирования [пополнения убыли лошадей] армии. Вскоре мне предложили за это взяться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});