Вот это случай, когда распорядились моим именем по-большевистски, без церемонии, самый скверный и самый значительный, но мелких было без числа, а россказней вокруг моего имени тем более. То я на Красной площади принимал парад вместе с Троцким и в умиленном восторге целовался с ним. То я уехал с ним на юг инспектировать войска…
– Как, вы разве в Москве? – восклицали при встрече со мной на улице знакомые.
– Да где же мне быть?
– Да ведь писали, что вы уехали с Троцким на Украину.
– Я Троцкого видел два раза за все время и из Мансуровского переулка не уезжал никуда.
– Но вас видели в вагоне у него!
– Тот, кто видел, вероятно, страдает галлюцинациями – и т. д.
А раз был очень комичный случай, его стоит рассказать подробно. Я говорил уже ранее, что у меня было много друзей крестьян в подгородных селах. Как-то я гостил в селе Дьяковском в избе Прохора Петровича. Недалеко оттуда в селе Коломенском, в бараках, прежде обслуживавших летом кадетские корпуса, большевики устроили колонии для коммунистической молодежи и для детей.
Там часто появлялись всевозможные лекторы с агитационными целями, конечно. Как-то один из таковых очень красноречиво рассказывал всевозможную политическую галиматью и, между прочим, объявил: «В данное время на Украине бывший генерал, а теперь один из видных коммунистов Брусилов собрал двухсоттысячную армию для сопротивления Антанте и белогвардейцам…»
Случайно присутствовавший при этом наш добрый знакомый доктор вдруг не выдержал и крикнул через головы слушателей: «Послушайте, товарищ, что вы врете! Вон, дойдите-ка через овраг к избе Прохора Петрова, там на завалинке сидит Алексей Алексеевич и вишни ест!..»
Общий громкий хохот весьма огорошил советского агитатора, он поспешил скрыться. Конечно, уже больше не рисковал попадаться на глаза крестьянам в этих селах. Но ведь это тут, под Москвой, где меня знали в лицо почти все… Ну а по всей матушке России, по всем медвежьим углам ее что врали, какую дребедень валили на мою несчастную голову!
Насчет всевозможных интервьюеров в русских и иностранных газетах, так это уже и говорить нечего – и огорчаться так, как многие мои близкие огорчались, решительно не стоило. Один только раз меня очень задела проделка некоего Саблина. Он был прежде эсер, сидел вместе со мною в Кремле под арестом.
Потом сделался большевиком. Я его считал идейным и порядочным человеком, разговаривал с ним, как со знакомым, а не как с журналистом. Как-то на Пасху, помнится, 1922 года он пришел ко мне в день, когда много знакомых у меня перебывало, и я его принял просто за визитера. Вышло так, что, по случаю болезни моей жены, около ее кровати за двумя шкафами сидело несколько ее друзей и ее сестра. А в первой половине комнаты сидел я с Саблиным. Жена моя и все, кто был за шкафами, слышали каждое наше слово – и потому мои показания имеют свидетелей. Мой гость этого не учел. Он все время у меня выспрашивал мои мнения о разных политических вопросах и, между прочим, спросил:
– Что вы думаете о Генуэзской конференции?
– Пока я ничего сказать не могу, цыплят по осени считают. Посмотрим еще, что из всего этого выйдет!.. – отвечал я.
Он ушел как добрый знакомый и столкнулся в дверях с Д. Н. Лагофетом. Тот еще его спросил:
– Поздравляли Алексея Алексеевича с праздником?
– Да, как же!
Дмитрий Николаевич напомнил мне, что Саблин взялся писать в «Известиях» военные заметки, что он вообще довольно талантливый молодой человек, но несколько некорректный в своих приемах. Мне до этого, в сущности, не было никакого дела. Вспомнил же я эти слова Лагофета на другой день, когда открыл газету и мне бросилась в глаза моя фамилия в заметке, подписанной Саблиным. Наврал он с три короба, приписал мне выражения и фразы, которых я не говорил; мысли, которые он сам вчера говорил и с которыми я не соглашался, выдал за мои.
Он приписал мне фразу: «Я с восторгом слежу за Генуэзской конференцией, с трепетом душевным читаю речи товарища Чичерина!» Или: «Два раза битый Врангель не сунется больше!» Теперь уж не вспомню точно всех фраз, давно это было. Но такая гадость со стороны Саблина меня поразила. Я тотчас же написал письмо в редакцию: «Товарищ редактор, в № 86 издаваемых вами «Известий», к моему крайнему удивлению, напечатано интервью со мной от 20 апреля по поводу Генуэзской конференции.
Должен вам сообщить, что я никакому вашему корреспонденту никакого интервью не давал и разговора для печати ни с кем не вел. Я политикой не занимаюсь. Не откажите напечатать в вашем органе об этом недоразумении со мной. Уважающий вас А. Брусилов».
На другой день ко мне прибежал Саблин, прося меня не печатать этого опровержения; и, видя, что я на это не иду, попробовал меня запугать: «Это произведет на коммунистов для вас невыгодное впечатление, будто вы со мной говорите одно, а для печати другое!..» Я сдержался и спокойно попросил его раз и навсегда оставить меня в покое, и в тот же день опять написал письмо в редакцию, прося опровергнуть то, что было напечатано.
Стеклов[156] мне отвечал, что вполне со мной согласен, что это печальное недоразумение необходимо выяснить, что в ближайшем номере мое письмо будет напечатано. Но этого ближайшего дня я так и не дождался. Да и немудрено, потому что сам редактор «Известий» не хотел печатать моего опровержения, так как ему не удалось меня спровоцировать: он настаивал, чтобы я ему определенно указал, с чем я, собственно, не согласен в заметке Саблина.
Я же ему отвечал, что не признаю самый способ обращать в интервью частный разговор и что потому не согласен с заметкой Саблина от первой до последней ее фразы. Мне позднее рассказывали, что результатом всего этого было то, что группа честных молодых коммунистов обсуждала этот вопрос и вынесла свое порицание Саблину за шантаж с моим именем.
Но насколько это верно, не знаю. Теперь, оглядываясь назад, признаю, что, конечно, совсем не следовало и разговаривать с такого рода кавалерами. Но, с другой стороны, как я мог всегда думать, что так много русских, на вид порядочных людей, в такой мере оподлилось. Да и говорил я, не говорил – все равно кто хотел, тот и врал все, что хотел. Вон, недавно, как я прочел в «Известиях», на суде в Париже (1925 г.) коммунист Садуль[157] объявил: «Мой друг Брусилов», а я его в жизни не видел.
Он был на юге России, когда я из Москвы не выезжал. И еще недавно был такой случай: приходил по делам домоуправления какой-то еврей к нашему заведующему домом Никит. Мих. Чигореву и в разговоре с моей женой вдруг говорит:
– Я с вашим супругом познакомился в Кисловодске прошлым летом!..
– Мой муж не был в Кисловодске и за все семь лет революции из Москвы не выезжал! – говорит моя жена.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});