Читать интересную книгу Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Вы влюблены!

Кольо махнул рукой.

— Нет, это не главное в жизни. Говорят, что без женщины мужчина лишь полчеловека. Какая глупость!

— А что вы считаете главным?

— Главным? Ну как бы вам это сказать? Мир, вселенная — вот что главное. Все, что нас окружает. Женщины в большинстве случаев просто глупые гусыни.

— Гусыни? — Христакиев весело улыбнулся. — Но человек к ним привязывается, влюбляется.

— Я, пожалуй, ни к кому не стану привязываться… Вы тогда меня очень напугали, господин Христакиев.

— Разве? Чем же это я вас так напугал?

— Да вашими вопросами…

— Признайтесь, ведь вам было известно, кто убийца! Сейчас это уже не имеет ровно никакого значения, он всем известен.

Кольо смутился и пробормотал что-то невнятное. Он до сих пор сомневался в том, что это был Анастасий, не был в этом уверен и не смел признаться.

Христакиев откровенно рассматривал его. Что за человек этот парнишка — чудак или хитрец? Он пытался понять его душевные качества, как привык это делать с преступниками, когда их допрашивал. «Может, это будущий поэт или будущий мошенник, самый что ни на есть рафинированный, один из тех, что наживаются на духовных спекуляциях, дановист или какой-нибудь другой сектант, но пока это чистая душа», — решил он, не сумев причислить Кольо ни к какой определенной категории.

— Итак, вы говорите, у вас не будет привязанностей, — сказал Христакиев, когда наступила короткая пауза. — И, насколько я понял вас, говорите об этом с гордостью. Вы хотите быть свободным, да? Хотите быть свободным от всяких обязанностей? Ведь привязанность означает какие — то обязанности в самом широком смысле этого слова. Но люди, подобные вам, опасны для общества, раз они ни к кому не питают привязанности. И знаете, то, что вы называете самым важным (просто я хочу выразить иным, более простым языком сказанное вами), сделает вас анархистом, если еще не сделало…

Христакиев вдруг широким жестом указал на открывавшуюся им панораму, освещенную заходящим солнцем.

Юноша сперва удивленно поглядел на него, потом повернулся на запад, куда указывала его рука.

Весь горизонт затянуло зеленоватой дымкой. Но на верхушках деревьев еще вспыхивали огоньки закатного пламени. Колья виноградников сверкали, светились обрывки паутины. На фоне гор вместе с фиолетовым отражением неба гасли розовые пятна. Картина была мимолетной, тона менялись почти неуловимо, через минуту уже казалось, что все залито синеватым сумраком. Глаза юноши засияли, лицо озарила загадочная улыбка. Возможно, от выпитого вермута Кольо воспринимал эти розовые пятна как крики о помощи… Христакиев следил за малейшим движением его лица. Кольо приоткрыл рот, и в изгибе его тонких губ чувствовалась детская восторженность. «Болезненно чувствителен», — подумал Христакиев. И при этой мысли вдруг ощутил зависть и даже какую-то беспомощность свою, смешанную с презрением к юноше. Он подождал, пока тот не обернулся к нему.

— Вы, вероятно, не слышали, что я вам говорил, — сказал Христакиев с холодной усмешкой. — Вы были поглощены созерцанием… Картина действительно великолепная, но слащавая, сентиментальная. Я не люблю слащавости… Хочу сказать вам, — продолжал он уже другим, назидательным тоном, — что именно природа — вдохновительница подобных идей, хочу вас предостеречь. Человек должен воспитывать в себе общественные чувства, господин Рачиков. Вы же сторонитесь общества и поэтому погружаетесь в мир природы. Вы понимаете меня?

— Да, но это неверно. Нельзя сказать, что это плохо, и человек таким образом больше любит… Не кажется ли вам, что солнечный закат — это как бы обещание наступающего дня? Я именно так и записал в своей тетрадке… Ах, до чего же прекрасен его холодный свет! Однажды я видел точно такой же, холодный, но на одной вершине он был пурпурным… И столько в нем было жестокого и сурового, чего-то предвечного, казалось, это отсвет давно минувших столетий. Вершина пылала, но леденящим огнем. Когда я на него смотрел, душа моя будто стыла. Вам эта картина безусловно понравилась бы.

— Вы, несомненно, склонны к мистике.

— Кто знает, возможно.

— Но почему вы думаете, что тот пурпурный, леденящий, как вы выразились, свет должен мне понравиться?

Кольо пожал плечами.

— Просто так подумал… У вас какая-то необычная жизнь, господин Христакиев.

— Почему же она необычная?

— Ну, мне так кажется… Будь я на вашем месте, я бы целиком отдался музыке.

Христакиев нахмурился, задетый простодушной дерзостью этого юнца.

— В письме к вашей зазнобе вы написали тогда что-то о человеческих заблуждениях и свободе, — заговорил он, стараясь прогнать всякое дурное чувство к Кольо, которое считал недостойным для себя. — Любопытные мысли, в самом деле. До известной степени я готов согласиться с вами, но заблуждений, человеческих заблуждений слишком много, и они столь разнообразны, что нет такого человека на земле, у которого не было бы заблуждений, и притом приятных. Иначе невозможно жить. Даже музыка, искусство — разве это не заблуждение? Одно из прекрасных, сладостных заблуждений… Но давайте закончим наш разговор, господин Рачиков. Уже темнеет, пора возвращаться в город, да и, по правде говоря, мне уже становится скучно… — добавил Христакиев и принялся закрывать ставни на окнах.

Смеркалось и становилось прохладно. Опустевшие виноградники притихли, ветхие сторожки одиноко белели среди ощипанных осенью фруктовых деревьев. Лишь укрывшийся в доме сверчок подавал голос. Христакиев был озабочен и мрачен, и всю дорогу оба они говорили мало. «У вас какая-то странная жизнь…» Смотри, какой безусый психолог нашелся! Готов спорить и даже умудряется незаметно клюнуть тебя, не вполне сознавая это. Интересный мальчишка, еще совсем зеленый и чистый, но жизнь и его вываляет в грязи, а тогда бог знает каким пройдохой он станет… Таким же мальчишкой когда-то был и я… Каким милым, трогательным мальчишкой…»- думал он, искоса поглядывая на тонкую, невысокую фигурку гимназиста, шагавшего чуть поодаль и, вероятно, тоже думавшего о нем.

10

На следующий день Александр Христакиев проснулся в шесть часов, сунул ноги в шлепанцы и в пижаме вошел в гостиную, где рассчитывал встретить отца. Но старика уже не было.

— Его позвали к Хаджидрагановым, — тут же сообщила ему служанка. — Было еще темно, когда к нам постучали в дверь. С дедом Драганом удар случился, и его парализовало.

— Кто тебе сказал это?.. — воскликнул Христакиев, пораженный новостью.

— Да они же. И отец ваш велел передаты как встанешь, чтоб сразу шел к ним.

Христакиев не знал, радоваться ему или огорчаться. Он велел служанке почистить его башмаки, наскоро побрился, оделся и отправился к Хаджидрагановым. По дороге он припомнил беспокойство Даринки, ее предчувствия и тревоги, о которых она намекала вчера, и стал упрекать себя за то, что не придал значения ее словам. Старик может умереть со дня на день, и тогда сюда прибудет варненский коммерсант, и неизвестно, не заберет ли он с собой Антоанету. Это опасение его встревожило и смутило.

Во дворе Хаджидрагановых не было никого. На лестнице его обдало теплым воздухом, пропитанным запахом сгоревшего керосина. В гостиной горела забытая всеми лампа, портьеры не были раздвинуты. На миндере у стены валялась шляпа старика Хаджидраганова. Рядом, на полу, стоял таз с полурастаявшими кусками льда. Из соседней комнаты доносились возбужденные голоса Даринки и Николы. Христакиев подошел к двери и постучал.

Возле столика, заваленного торговыми бумагами и доку ментами, стояли его отец, Даринка и Никола. На Даринке прямо поверх ночной сорочки было надето летнее пальто. Никола был в халате. Бронзовая лампа с узким длинным стеклом и похожим на глобус абажуром освещала усталые, напряженные лица.

— Дедушка Драган получил удар, Александр, — печально сказал ему старший Христакиев. — Ты хорошо сделал, что пришел… Послушаем и твой совет.

Даринка, непричесанная, с отекшим от бессонницы лицом, принесла ему стул. Она остановила полный отчаяния, измученный взгляд на молодом человеке.

— Ах, какая беда, — сказала она упавшим голосом.

— Просматриваем счета Николы. Думаем, как поправить его дела. Он скрывал от отца, скрывал и от меня, ну и натворил кой-чего. — Старик Христакиев надел очки и занялся бумагами.

Потрясенный Никола взглянул покрасневшими глазами на Александра и опустил голову.

— Скрывал, чтоб не тревожить его. С ним ведь не договоришься: вечные угрызения совести! Да и банк отсрочил, поскольку я погасил…

— Перестань повторять одно и то же! Это все покер, покер, господин Александр. Играет он в какой-то тайной комнатке в гостинице с Гуцовым и компанией. Там его и общипали, как гуся! Сколько раз просила прекратить, сколько ночей не спала! Дурак, дурак, трижды дурак! Отца убил и меня убьешь! — вскрикнула Даринка.