когда мы завернем за угол через три, две, одну…
– Райан Шэй! – выкрикивает первый.
– Это твоя сестра? – Вспышки камер, выкрики из толпы, пытающейся привлечь наше внимание.
– Неплохая работенка, да?
– Стиви, сюда!
Райан прикрывает меня, позволяя держаться между ним и зданием, пока швейцар открывает главный вход в вестибюль и проводит нас внутрь. Брат быстро отходит в сторону, загораживая меня от камер, и я врываюсь внутрь.
– Не высовывайся, – добавляет Райан, как только мы оказываемся внутри и направляемся к лифту, но я останавливаюсь как вкопанная, прямо посреди белоснежного нетронутого вестибюля, который всегда заставлял меня чувствовать себя не в своей тарелке по сравнению с другими обитателями этого дома.
Но меня больше не волнует, где я должна и где не должна быть в своей тарелке или что люди говорят о том, как я выгляжу или одеваюсь. Меня не волнует, что незнакомцам не нравятся мои волосы или несколько лишних килограммов, которые я по жизни ношу с собой. Это я, и я устала позволять другим диктовать, где мне позволено чувствовать себя уместной, а где – нет.
Я наконец-то принимаю себя, так что все остальные могут просто идти к черту.
– Ви, пойдем, – зовет Райан, жестом указывая на лифт, который он держит открытым.
Я оглядываюсь через плечо на толпу людей снаружи и слышу сквозь стены их выкрики. Поспешно снимаю свой длинный плащ, швыряю его на пол и бросаюсь обратно к двери.
– Стиви! – кричит брат, но я продолжаю идти навстречу орде репортеров.
Адреналин бурлит в моей крови, я распахиваю дверь, вспышки их камер становятся ослепительными, а крики – оглушающими.
– Мисс Шэй!
– Стиви, сюда!
– Как долго продолжаются ваши отношения?
– Ваша авиакомпания в курсе?
– Я не собираюсь отвечать ни на какие вопросы, – я возвышаю голос над толпой. – Мне нечего сказать, кроме того, что это я. – Я широко раскидываю руки, не в силах прятаться. – Делайте свои фотографии, размещайте их где хотите. Мне уже все равно.
Я делаю глубокий вдох, и меня поражает осознание того, что я делаю.
– Возможно, я выгляжу не так, как вам хотелось бы, но знаете, сколько женщин похожи на меня? Слова, которые вы говорите и пишете в интернете о моем теле, затрагивают не только меня, но и их тоже. А мне надоело прятаться, потому что я не боюсь того, что вы собираетесь сказать. – Я развожу руки в стороны, выставляя себя напоказ. – Это я, и если вы чувствуете потребность прокомментировать это, что ж, это говорит о вас гораздо больше, чем обо мне.
Репортеры хранят молчание, некоторые делают пометки в своих маленьких блокнотах, другие щелкают фотоаппаратами.
– И знаете, что странно? Вы так сильно озабочены тем, кто я такая. Фотография вам ничего не скажет. Я сестра, дочь и друг. Я человек с чувствами и эмоциями, и относиться ко мне так, как будто я не человек, относиться к этим спортсменам так, как будто они не люди, – это странно. Эти парни, которых вы боготворите, – люди. Они просто пытаются играть в игру, которую любят, а некоторых из вас больше волнует их личная жизнь вдали от спорта. Дайте им жить. Дайте мне жить.
Поворачиваясь обратно, чтобы направиться внутрь, я делаю шаг, но передумываю.
– О, и если вы собираетесь продолжать следить за мной повсюду, я дам вам знать, что я работаю волонтером в приюте «Пожилые собаки Чикаго», так что, если хотите преследовать меня там, я рассчитываю, что вы планируете вывести несколько собак на прогулку. Нам нужны все добровольцы, которых мы сможем привлечь.
Толпа зашевелилась от легкого смеха, отчего гнетущее ощущение у меня в груди ослабло. Они могут крутить это так, как им заблагорассудится. Я больше не боюсь того, что скажут люди.
Мой взгляд скользит поверх толпы репортеров на другую сторону улицы, и я вижу Зандерса, потрясенно замершего на ступенях и наблюдающего за мной. Он полностью одет в свой фирменный костюм игрового дня, в руке у него болтаются ключи от машины, но он застыл на месте.
Он не сводит с меня пристального взгляда, и наконец у него на губах появляется гордая улыбка.
– Вы еще встречаетесь с Эваном Зандерсом? – спрашивает один из репортеров, возвращая мое внимание к группе.
Я колеблюсь, не готовая признать это вслух.
– Как я уже сказала, я не отвечаю ни на какие вопросы. – Я ныряю в вестибюль, даже не взглянув на мужчину напротив.
– Кто ты, черт возьми, такая и что ты сделала с моей сестрой? – Райан гордо смеется, закидывая руку мне на плечо, и мы направляемся к лифту.
Я делаю глубокий вдох, и бремя ненависти к себе, которое я несла годами, начинает таять, и я не могу чувствовать себя более свободной, чем в этот момент.
– Я – это просто я.
46. Зандерс
Она чертовски крутая.
Стиви ныряет в свой дом, оставив толпу папарацци и репортеров безмолвно стоять на пороге, и я не могу не гордиться этой девушкой.
Постоять за себя, показать миру, кто она такая, и не потому, что я этого хотел, или потому, что кто-то другой оказал на нее давление. А потому, что она справилась с этим и больше не пытается прятаться.
Каждой клеточкой моего существа я хочу броситься за ней и умолять поговорить со мной. Попросить ее позволить мне объяснить, что у меня на уме, и рассказать ей, каким несчастным я стал без нее. Но она попросила дать ей время и пообещала, что мы поговорим в следующем рейсе, так что до тех пор я собираюсь разобраться с тем, что мешает мне быть тем мужчиной, которого она заслуживает.
Когда я сажусь в свой «Бенц» и подключаю телефон к акустической системе в машине, ее уверенность заряжает меня, частично добавляясь к моей собственной. Выехав с парковки, я набираю номер Рича, заполняя пространство рингтоном с его телефона.
– ЭЗ, я все еще работаю над твоим контрактом и разбираюсь с дерьмом Мэддисона. Мне пока нечего тебе сказать.
– Ты уволен.
В машине повисает минутная тишина.
– Извини, я не расслышал. Ты в машине?
– Ты уволен, Рич.
Он издает снисходительный смешок.
– Нет, я не уволен.
Я мигаю поворотником, выезжая из гаража и подъезжая к дому Мэддисона, не сказав больше ни слова по этому поводу.
Мое молчание задевает Рича.
– Зандерс, ты совершаешь огромную ошибку! Тебе меньше чем через две недели понадобится новая команда, и ты увольняешь своего агента? Никто не подпишет с тобой контракт. Тебе еще повезет, если ты будешь играть за границей.
Я очень боюсь уезжать из Чикаго, и у меня нет никакого желания делать это, но я не позволю Ричу услышать беспокойство в моем голосе.
– Значит, буду играть за границей, – как можно небрежнее говорю я.
– Организации не могут с тобой разговаривать, пока у тебя сезон. Они могут разговаривать только с твоим агентом. Тебе ведь это известно?
– Да.
– Значит,