стены. Наши люди совсем озвереют от бешенства. Они постараются убить всех, кто там живет, и навлекут беду на нас — явятся войска, начнутся разбирательства, приговоры, стрельба, и все кончится плохо. Да и сейчас уже хорошего мало. Все дрожат, открыто говорить боятся и только перешептываются.
Услыхав шаги за дверью, она быстро скользнула за стойку. Когда вошел отец, она что-то сосредоточенно делала, низко опустив голову.
Он с подозрением оглядел нас обоих. Я затушил сигарету и встал из-за стола.
— Вы все еще намерены идти в горы? — спросил он.
— Да. Вернусь сюда послезавтра или же через два дня.
— Дольше там оставаться было бы неблагоразумно.
— Вы хотите сказать, что погода переменится?
— Погода переменится, само собой. Но, кроме того, это может быть и небезопасно.
— В каком смысле небезопасно?
— Может выйти большая заваруха. Сейчас мы тут как на пороховой бочке. У людей терпение лопнуло. А когда лопается терпение, они теряют голову. Не приведи господь попасться им в это время под горячую руку — им все равно, что иностранцы, что туристы. И лучше бы вам отказаться от намерения идти на Монте Верита и повернуть к северу. На севере спокойно.
— Благодарю вас. Но я уже настроился подняться на Монте Верита.
Он пожал плечами и отвернулся от меня.
— Как хотите, — сказал он. — Дело ваше.
Я вышел из гостиницы, прошел до конца улицы и, перейдя мостик над горным ручьем, оказался на дороге, ведущей из долины к восточному склону Монте Верита. Сначала я отчетливо различал звуки, доносившиеся снизу, — лай собак, позвякивание коровьих колокольчиков, перекликающиеся мужские голоса, — все они ясно слышались в неподвижном воздухе. Потом синий дымок из труб перемешался, превратившись в сплошное туманное облако, и городок с его домишками казался игрушечным.
Тропа вилась надо мной и уходила все дальше, все глубже, в самое сердце горы, пока, ближе к полудню, долина совсем не пропала из виду. Теперь мною владела только одна мысль — карабкаться вверх, все выше, выше, одолеть подъем за той первой грядой слева, потом, оставив ее позади, одолеть второй и, начисто забыв о первых двух, начать третий, уже более отвесный, скрытый густой тенью. Продвигался я медленно, мешали нетренированные мышцы и не всегда благоприятствующий ветер, но мною двигало радостное возбуждение, и я совсем не устал, скорее наоборот, был полон сил и мог идти вечно.
Я глазам своим не поверил, когда увидел перед собой деревню, поскольку считал, что до нее идти не меньше часа. Должно быть, я поднялся очень быстро, так как еще не было четырех. Деревня показалась мне убогой и почти заброшенной, и у меня сложилось впечатление, что на сегодняшний день там осталось всего несколько жителей. Часть домов была заколочена досками, а часть провалилась и разрушилась. Только из двух или трех труб шел дым, а на выгонах вокруг не было ни единой души. Несколько коров, тощих и неухоженных, щипали траву у самой дороги, и колокольчики на их шеях глухо позвякивали в неподвижном воздухе. Все это произвело на меня мрачное, гнетущее впечатление после радостного одушевления во время подъема, и мысль провести здесь ночь меня не вдохновляла.
Я подошел к двери ближайшего дома, где над кровлей вилась струйка дыма, и постучал в дверь. Мне не сразу открыл паренек лет четырнадцати, который, завидев меня, обернулся и позвал кого-то из глубины комнат. Оттуда вышел мужчина примерно одних лет со мной, тяжелый, грузный, с туповатым лицом. Он сказал мне что-то на патуа, а потом, осознав свою ошибку, заговорил на родном языке, языке страны, где я находился, но знал он его не намного лучше, чем я, без конца запинался и подбирал слова.
— Ты доктор из долины? — спросил он.
— Нет. Я приезжий. У меня отпуск, и я собираюсь полазить по горам. Мне нужно где-нибудь переночевать, и если бы вы согласились дать мне ночлег, я был бы благодарен.
Лицо у него вытянулось, и он не ответил прямо на мою просьбу.
— У нас здесь тяжелобольной, — сказал он. — Я не знаю, что делать. Обещали, что придет доктор из долины. Ты никого не встретил?
— Боюсь, что нет. Кроме меня, никто не поднимался по дороге. А кто болен? Ребенок?
Мужчина покачал головой:
— Нет, здесь нет детей.
Он продолжал растерянно смотреть на меня в надежде, что я что-то сделаю, а я мог только ему посочувствовать и даже не представлял себе, как ему помочь. У меня с собой не было никаких лекарств, кроме пакета первой помощи и флакончика с аспирином. Аспирин мог пригодиться, если больного лихорадило. Я вынул его из пакета и отсыпал горстку.
— Это может помочь, если вы попробуете ему дать, — сказал я.
Он знаками поманил меня в дом.
— Послушай, дай ему сам.
Откровенно говоря, у меня не было большого желания заходить в дом, чтобы наблюдать печальное зрелище — умирающего родственника, но простая человечность не позволила мне отказаться. Я последовал за хозяином в гостиную. У стены стояла кровать на козлах, а на ней лежал укрытый двумя одеялами какой-то человек, глаза его были закрыты. Он был бледен и небрит, черты лица заострились, как бывает у людей, которым жить осталось недолго. Я подошел к кровати и взглянул на него. Он открыл глаза. Какое-то мгновение мы, не веря себе, смотрели друг на друга. Потом он улыбнулся и протянул мне раскрытую ладонь. Это был Виктор…
— Благодарю тебя, Господи, — сказал он.
От волнения я не мог вымолвить ни слова. Виктор жестом подозвал хозяина дома, который стоял поодаль, и стал что-то говорить ему на патуа, должно быть, сказал, что мы старые друзья, так как лицо хозяина едва заметно посветлело, и он вышел из комнаты, оставив нас наедине, а я все так же молча стоял у кровати на козлах, держа руку Виктора в своей.
— И давно ты в таком состоянии? — спросил я наконец.
— Почти пять суток. Вспышка плеврита. У меня это и раньше случалось. На этот раз дело серьезнее. Старею.
Он снова улыбнулся, и, хотя я понимал, что он смертельно болен, мне подумалось, что он мало изменился — это был все еще прежний Виктор.
— А ты, судя по всему, преуспеваешь, — сказал он, все так же улыбаясь. — Вид у тебя вполне сытый, гладкий.
Я спросил его, почему он никогда не писал мне и как он прожил эти двадцать лет.
— Я поплыл по течению. Как, впрочем, и ты, но несколько иначе. Я так ни разу и не был в Англии после того, как уехал