Быть может, есть толика смысла в том, чтобы оставить немного себя в разных местах и бывать в них, когда вздумается, вот только… В настоящем от человека может ничего не остаться, потому что ты — всюду, но вместе с тем больше не существуешь в реальном мире, затерявшись в отрывках прошлого и живя одними лишь воспоминаниями. И это немного страшно, но жутко интересно…»
— Не говори так, мам, — вместо этого промямлила Рэй, глядя на стройную фигурку матери в сдавливающем грудь и талию пиджаке. Волосы у нее сегодня были особо гладкими и прилизанными, что делало женищну похожей на залаченного маникена.
— Разве я не права? Давай, скажи своей ужасной матери в лицо, какая она докучливая и плохая, потому что всего лишь о тебе заботится… — Джанетт сделала грустное выражение и села на стол, сверля поникшую девочку своими пронзительными лисьими глазками. Затем стукнула длинным острым ногтем по гладкой поверхности кухонного стола и стала что-то тихо напевать себе под нос, делая вид, что своими словами ничего не имела в виду, да и вовсе не сердится на своего ребенка.
Что ты такое? — внезапно пришло в голову Рэй, будто мысль хранилась там давно, проросшая и забытая, а теперь получила свободу и рванула вперед, чтобы только оказаться услышанной. — Я не могу тебя понять, хотя и вправду пытаюсь. Ты меня любишь, так ведь? Тогда почему я этого не чувствую, словно ты прячешь ласку и заботу под чем-то иным, не позволяющим назвать себя любовью и даже привязанностью? Ты будто со мной, но в то же время где-то очень далеко, там, куда я попасть не могу и не буду пытаться. Мы как будто делаем бумажные цветы, прекрасные и яркие, вот только я вкладываю в них что-то свое, внутреннее, идущее из самой глубины души, а твоя бумага сухая и пахнет одними духами.
— Прекрати, я не это хотела тебе сказать, — тихо выдала Рэйчел и собралась уже было встать из-за стола, но ее перебил гневный женский окрик:
— Что они с тобой сделали? Ты была очаровательным солнцем, моей радостью, рыжеволосым чудом, которое восхищало изо дня в день; мы с отцом готовы были все отдать, только бы ты и дальше росла такой же счастливой… Это все твои друзья, детка. Подумай только: ты совсем перестала улыбаться. Помнишь, что миссис Френ говорила о твоем милом личике: «Она вся так и светится. Раздать бы эту лучистую улыбку каждому, и мир стал бы чуточку лучше». А как же твои чудные рисунки? Твои друзья плохо на тебя виляют, Рэйчел, и я вынуждена принять решение, за которое в дальнейшем ты будешь благодарить меня всю оставшуюся жизнь. Я запрещаю с ними общаться. Пока что это будет тебе сложно и непонятно, но все образуется, милая, а сейчас…
Но девочка не могла больше слушать. Внутри нее происходили странные изменения, которых она так сильно боялась, пытаясь как можно дольше сдерживать, только бы не дать злости прорваться наружу. И теперь волна ледяной ярости охватила детское сердце; некогда мягкие и задумчивые глаза вспыхнули решимостью, и Рэйчел сжала кулаки до побеления костяшек. Затем отодвинула от себя первое блюдо и, глядя в упор на ничего не понимающую мать, взяла большой кекс из самой середины аккуратно сложенных десертов. Сохраняя равнодушное молчание, она впилась зубами в мягкое тесто и довольно улыбнулась, ощутив, как губы и щеки покрываются тонким слоем шоколадной начинки. Не переставая жевать, она рассудительным тоном пояснила:
— Ты совсем не знаешь меня. Забавно, правда? Думала, я покорно отступлю? Глупости. Мне есть, в чем тебе признаться. Точнее, выговориться, потому что молчать уже невыносимо, особенно когда так часто приходится видеть твое слишком правильное и самоуверенное лицо. Давай отвлечемся, — тем же голосом предложила Рэй, снова набивая рот очередной порцией пропитанного кремом бисквита. — Кстати, получилось неплохо. Дивный вкус, вот только… Ты старательно заливала тесто в форму, украшала жидким шоколадом верхний слой и знала наверняка, какой получится кекс на самом деле — каждый ингредиент подобран не случайно, определенное количество сахара, соли, но не в этом главное. Шутка в том, что все равно, как точно ты бы пыталась подражать рецепту — получится по-другому, и это не будет являться твоей виной. Блюдо в каком-то роде само себя создает. Бисквит затвердевает, поднимается, стесненный железными стенками, а крем пропитывает каждый его слой и приобретает новый вкус, находясь в жарком плену духовки… Все люди — те же кексы, мама, только большие и ни капельки не съедобные. Они как пирожные, и у всех них разные начинки и внешний вид: кто-то сделан целиком из клубники, кто-то — иссох, но по-прежнему пахнет имбирем и Рождественскими песнями, третий может состоять из сладкого лимона и летней мяты. И мы сами выбираем, застыть в одном положении, затвердеть изнутри или переливаться жидким сиропом. Поэтому ты ошибаешься, но не хочешь этого признавать.
Джанетт смотрела на дочь с нескрываемым презрением, так, как еще никогда не смотрела ни на одного близкого ей человека. Даже когда Элиот случайно пролил свой утренний чай со сливками на ее любимый бежевый диван, или Хлоя по-глупости сказала какую-то грубость, ее взгляд не становился таким. В серых глазах эмоции сменяли друг друга с каждым новым взмахом подкрученных тушью ресниц; от неприятного удивления, сомнения и ужаса до ненависти и пытливой издевки — женщина будто поверить не могла, что это милое рыжеволосое существо, приходящееся ей родной дочерью, может подумать, а тем более произнести такие страшные слова. Она была подавленна, расстроена, и уже не могла сдерживать ярости в своем дрожащем визгливом голосе:
— Ты! Неблагодарная! Я забочусь о тебе, оберегаю, храню тебя, как самый прекрасный на свете цветок, и вот чем ты решаешь мне отплатить за мою доброту и ласку! Замечательно, да, теперь я понимаю, что с тобой…
Но договорить ей не удалось — в заполненную враждебной пустотой комнату ворвалась испуганная Хлоя, в одной руке сжимающая раскрытый тюбик помады, а другой наспех заправляя волосы за воротник рубашки. Рэйчел и сама не могла себе объяснить, почему вид растрепанной сестры произвел на нее такое сильное впечатление. Макияж в персиковых тонах придавал лицу какую-то осеннюю свежесть, но оставленный неосторожным взмахом песчано-каштановый след, начинающийся в уголке губы и перечеркивающий щеку, был куда удивительнее.
«Она словно ела солнечный мед и забыла вытереть губы», — подумала про себя Рэйчел, переключая все внимание с рассерженной матери на присоединившуюся к ссоре Робертсон. «Как будто заперлась от постороннего шума в своем маленьком светлом мире,