эта поляна, мерзкий воздух, отдающий тухлым привкусом — он наслаждался спокойствием и пылающей в глазах воображаемой Рэйчел благодарностью, снова наблюдал, как взгляд из глубокого и осмысленного становится беззаботным, непринужденным и наполняется странной радостью.
Джек забылся и совершенно не замечал, как задумчиво смотрела на него настоящая Робертсон. Как она застыла, гипнотизируя его посветлевшее лицо, а тонкая линия губ исказилась в кроткой печальной улыбке — и в этой Рэйчел не было почти ничего от той, с которой Дауни сейчас говорил в своем разыгравшемся воображении. Она все время молчала, иногда шевеля ногой листья, и только грустно улыбалась в лицо ставшей тяжелой и невыносимой осени, такой же унылой и ко всему равнодушной.
Она ничего не чувствовала.
Глава 31
Во всех книжках по психологии писали, что иногда слишком глубокая озабоченность человеком необходима для того, чтобы между тем как следует понять собственную натуру и заглянуть в недосягаемые раньше части души — но Рэйчел не смогла поверить этому ни на секунду. Ей и вовсе казалось, что люди, создающие подобную литературу, сами нуждаются в помощи; иначе как можно эти самые записанные в столбцы советы проверить и отличить от надуманной с корыстными целями лжи? Как могут поначалу писать одно, к примеру: «Если вы чувствуете, что не в состоянии отпустить от себя человека и по-прежнему ощущаете к нему эмоциональную или даже физическую привязанность, с этим можно и нужно бороться. Дайте себе некоторое время, но не смейте впадать в отчаяние и становится апатичным существом, полностью отгородившимся от окружающего мира и общества — не бойтесь тратить появившиеся часы на саморазвитие и самосовершенствование». А после, в последней главе, полагая, что чересчур увлекли читателя и могут себе позволить такую выходку, наставляют: «Боль нужно пережить. Это сродни прививке, которая в будущем защитит вас от более страшного заболевания. Прочувствуйте все оттенки печали, пропустите через себя бесконечные потоки негативных эмоций, чтобы окончательно от них освободится и ощутить душевную свободу». Так нужно ли бежать от страданий или с гордостью их переносить? Видимо, этим самым людям нужна другая книжка по психологии, написанная точно такими же персонами, которые проштудировали третьих и теперь причисляют себя к настоящим гениям мысли.
Робертсон подумала об этом совершенно случайно, сидя на кухне перед полной тарелкой сырного супа и нарезанной ломтиками морковкой. Аппетит решил не стеснять своим присутствием и без того расстроенного ребенка, а потому кинулся прочь, так что теперь Рэй лениво мешала остывающую густую массу ложкой и размышляла. Сложно сказать, о чем, потому что одна мысль сбивала другую с ног, не позволяя с ней как следует разобраться, и занимала собой все внимание; ей на смену приходила другая, нисколько не приятная и не желанная; потом девочка тянулась к аккуратно разложенным на большой тарелке шоколадным кексам, слишком прекрасным и воздушным, чтобы после них возвращаться к сырному недоразумению и унылым овощным палочкам. Она уже было открыла рот, чтобы попробовать первый и, разумеется, самый вкусный кусочек, как услышала позади себя топот каблуков и недовольный возглас:
— Мисс Робертсон, немедленно положите десерт на его законное место и не прикасайтесь к нему, пока не завершите обед! Ты же знаешь, детка, — уже более ласково продолжила Джанетт, видя, что произнесенная ею шутка не произвела должного эффекта на девочку, — что сладкое нужно есть после основного приема пищи. Тем более, этот чудесный суп я случайно нашла в кулинарной книге и вряд ли приготовлю его еще раз в ближайшем времени. Туда нужно вложить целых четыре сорта сыра, представляешь!
Девочка слабо кивнула и вернула кекс на блюдо, проводив его жадным взглядом и вновь уставясь на свое отражение в сверкающей ложке.
«Интересно, никому в ЕЕ идеальном мире нельзя нарушать правила? Если бы она стала Президентом штатов, пришлось бы очень туго, особенно сладкоежкам: наказание за недоеденный ужин, порция овсянки или рисовых хлопьев на завтрак и обязательный стакан сока, в котором, как указано в государственном документе, «содержится все необходимое растущему организму». Штрафные санкции за нелегальное распространение ирисок или лакричных палочек; употребление шоколада расценивается как преступление против правительства и влечет за собой тюремное заключение… Ужасная была бы жизнь. Наверное, люди, которые слишком долго смотрели бы на звезды или мечтали, тоже сочлись предателями. Или сумасшедшими. Забавно было бы увидеть мою маму в роли строгого судьи, который в присутствии дюжины человек заносит кверху устрашающий молоток и зачитывает обвиняемому все, что делают серьезные судьи перед тем, как оглушительно стукнуть этим самым молотком по деревянному столу. Представляю, как сжавшийся от ее слов человек молчит, а после, когда грозный голос требует от него объяснений в свое оправдание, мямлит жалко:
— Но… я всего лишь смотрел на месяц. На ночное небо. Это же так красиво и волшебно, что хочется слиться с единым звездным потоком и подобно ему устремиться ввысь, став бездонной чернотой космоса. Я не безумец, Ваша честь, мне просто повезло жить и видеть прекрасные вещи.
Раздаются крики со скамей, ЕЕ призывы к молчанию, а после вынесение ужасного приговора. Человека сковывают парой металлических наручников и уводят прочь под довольный визг толпы, в то время как сам он сквозь слезы шепчет будто самому себе: «Я же просто… Всего лишь звезды… Разве в этом есть что-то плохое?»
Рэйчел улыбнулась несчастному, как бы соглашаясь, что в этом мире слишком много несправедливости и жестокости. Однако, Джанетт расценила такое выражение лица дочери по-своему:
— Милая, ты сегодня очень нездорово выглядишь, да и вообще… Ты стала гораздо меньше есть, вот в чем дело! Посмотри, какое у тебя теперь бледное лицо, как ты осунулась, и нос торчит — считаешь, что это красиво? Где же моя милая рыжеволосая крошка, которая так сильно любила объятия и вечерние прогулки на свежем воздухе? Где это счастливая улыбающаяся девочка, похожая не на полуживую куклу с призрачным лицом и печальными глазами, а на настоящего ребенка, которого я так сильно любила?
«Умерла давно», — подумала про себя Рэйчел, но вслух сказать не решилась. «Часть ее осталась в том ледяном осеннем лесу, на нашей полянке; другая рухнула на пол душной комнаты в квартире на Стюарт-стрит и безумно смеется в окружении мусора и объедков; а третья, самая маленькая, но живая и теплая, застыла в кафе, улыбаясь яркому солнцу и запивая творожный пудинг сладким ароматным кофе, переполненная счастьем, как будто каждая клеточка ее тела им светилась в немом торжестве. Они не смогли остаться здесь, с тобой и со мной, потому что им так будет гораздо лучше.