Пока я пишу эти строки мои руки продолжают дрожать, а перед глазами чудовищная картина совершенного нами преступления против человечества и самих себя. Сестрёнка, пойми, мы ничего не несём кроме страданий, боли и страха. Мы — самое страшное, что могло появится на этой земле. Мы стали чудовищами. Твой братец стал чудовищем.
Я не хочу, чтобы ты увидела меня таким. В моей душе поселились семена войны и я не в силах противостоять их разрушительной силе. Лучше пусть ты меня запомнишь славным старшим братом, чем… чем тем, кем я стал. Я надеюсь, что ты поймёшь мой поступок. Я уже всё взвесил и решил. Через несколько часов мы выходим на зачистку окрестных лесов от партизан. Там прозвучит мой последний выстрел, ознаменующий побег из этого ада. Не горюй по мне очень сильно. Мне всегда было больно, когда ты из-за меня плакала. Мне остаётся верить, что наши души бессмертны и что когда-то мы снова будем вместе.
Я буду ждать тебя.
Твой братец».
***
— Значит Бернард погиб? — спрашивали Алексея по рации.
— По его виду было ясно, что он не собирается пережить этот бой.
— Хреново. Хороший опытный командир на вес золота. Но хоть Джульетта жива?
— Слава богу да. Весь левый фланг смешали с землёй, а на ней ни царапины.
— Отлично, — по голосу было слышно, что эта новость заметно ободрила командира. — Значит пока ещё повоюем.
— Наша рота уже отвоевалась. Придётся отправлять на переформирование. Так не хочется возиться с новобранцами, — вздохнул Алексей. — Они же хуже малых детей.
— Вас, Леший, могут вообще расформировать и распределить как ветеранов по новым подразделениям.
— Это будет моим ожившим кошмаром. Не хочу брать под свою ответственность даже взвод, а такими темпами мне могут доверить батальон.
— Спокойно, Леший. Ты же в снайперской паре. А снайперские пары трогают только в самым крайнем случае.
— Если наш бардак не крайний случай, то я тогда даже не знаю, что им может быть.
— Не будем гадать. Наше дело выполнять приказы и отстоять столицу. Остальное мелочи.
— И то верно.
— Вы уже близко?
— Ещё пару миль протопать.
— Тогда я вышлю вам на встречу наших новых друзей. Как раз познакомитесь.
— Что за друзья? — удивился Алексей.
— Сюрприз. Только сильно не удивляйтесь.
Ничего не понимая, Лёша прервал связь. Остатки роты нестройным шагом двигались к месту встречи. Раненые опирались об плечо товарища или приклад своего оружия. Многие уткнулись носом в землю и молчаливо брели вперёд. Саманта шла замыкающем, полностью уйдя в свои мысли. Это не прошло бесследно, оставляя тень печали на её испачканном в крови и грязи лице.
— Не жалеешь, что ввязалась в это? — немного отстав от колонны, спросил у неё Алексей.
— Жалею, что вокруг умирает слишком много хороших людей. Столько зла, ненависти, страданий. И ради чего? Не понимаю.
— Когда государство с амбициями обладает огромным количеством оружия, такие войны неизбежны.
— Я от одного хартийца слышала, что война ещё и необходима. Но он так думал, пока его мозги не размазало по асфальту. Надеюсь, после этой войны мы немного поумнеем. Потому что так жить нельзя. Мне только исполнится двадцать шесть, тебе двадцать девять, а мы вместе видели столько трупов, сколько не увидеть за десять жизней. И всё из-за одного человека, которому не хватило духу вовремя остановиться.
— Послушай, — прервал её Алексей. — Мы живы только благодаря тому, что вместе. И будем жить дальше, несмотря ни на что.
— Что-то подобное я тебе сказала на набережной.
— Набережная… — мечтательно повторил Алексей. — Сейчас её, скорей всего, превратили в сплошной опорный пункт.
— Война пришла и сюда, — грустно констатировала Саманта.
— Интересно, что там с нашей квартирой? Нас же не было в ней больше года.
— Бардак и затхлость. То же самое, когда мы впервые зашли туда.
— Надо будет выпросить нам отпускные и навести там более-менее приемлемый порядок.
— Уверена, что мы заслужили на несколько дней отдыха.
Разговор помог отвлечь Саманту и заставил её улыбнуться. А против её улыбки не могла справиться ни одна в мире сила.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Во главе колонны зашуршали кусты, оттуда вынырнуло две длинных чёрных руки, схватили конфедерата и, игнорируя истошный вопль солдата, уволокли его в густую зелень. Все взяли на прицел куст, с тревогой ожидая, что будет дальше. К удивлению всех, кусты залились громким хохотом.
Из соседних кустов, прямо возле Алексея и Саманты, громко чеканя шаг, вышел полностью чёрный пехотинец. На пальцах блестело несколько золотых перстней, сделанную в кустарных условиях пустынную форму неумело переделали под знаки различия Конфедерации, ослепительно белые зубы ровными рядами выстроились в радушную улыбку, а голову закрывала тёмно-голубая бандана.
— Сильвер! — крикнул он. — Отпусти его! Это свои. Они и так на взводе, а сейчас ещё нас за дикарей воспримут.
Кусты ещё раз громко захохотали, а затем отпустили своего пленника. После чего на дорогу высыпало несколько десятков таких же чёрных и мускулистых солдат.
— Чего смотрите? — удивился их командир. — Негров никогда не видели?
— В живую — никогда, — ответил Алексей. — А ты? — спросил он у Саманты.
— В Нью-Йорке каждый четвёртый афроамериканец. По крайней мере так было.
— Красивый город, — мечтательно закатил глаза негр. — Я был в нём всего один раз в далёком детстве, но запомнил на всю жизнь.
— Ребята, — рассмеялся Алексей, — я, конечно, прошу прощения, но вы кто? И откуда?
— А ты кем будешь? — не растерялся тот.
— Младший лейтенант Алексей, по прозвищу Леший. Снайпер. Командир остатков роты.
— То-то я гляжу, что на вас нет живого места. Я Бомани. Званий не имею и подчиняются мне исключительно из-за авторитета. Пират, головорез, приговорён к смерти в сорока пяти городах. Прозвищ много, но мои люди любят звать меня Симбат. Руковожу отрядом полка лёгкой пехоты имени Улыбки Весёлого Роджера.
Полк имени Улыбки Весёлого Роджера прибыл из Пиратского союза как раз в разгар битвы за столицу Конфедерации и принимал в ней непосредственное участие. Пираты, бандиты, авантюристы, налётчики. Для них война была не более чем одним из способов себя развлечь. Вскоре они добудут славу в отчаянных и дерзких вылазках на порты Балтийского моря подконтрольные Хартии и станут серьёзной силой на море. А хартийцы будут рассказывать о морских налётчиках, что с жутким воем атакуют в ночи и не ведают страха.
— Послушай, милая леди, — обратился он к Саманте. — А как у тебя на родине называли тех, кто живёт в Африке?
— Не знаю, — растерянно улыбнулась девушка и пожала плечами. — Афроафриканцы? — рассмеялась она вместе с Симбатом и его солдатами.
— Рассмешила, — успокоившись, ответил Симбат. — Негр остаётся негром хоть в Америке, хоть в Африке.
— Разве для вас это не считается оскорблением?
— В смысле? — удивился Симбат. — Это так решил кто-то из белых?
— У нас считалось это слово оскорбительным. Расизм.
— Расизм, — повторил Симбат. — Как хорошо, что он ушёл вместе с нашим старым миром.
***
Бледные ладони со всей силы сжали друг друга, расцарапывая ногтями кожу до мяса и костей. Кисти крепко связали одной верёвкой, от чего они стали синими. Глаза широко раскрылись, рот обезобразили множественными ножевыми порезами, а тоненькую шею перерезали одним резким махом, словно убивали домашнюю птицу. Из широкой раны продолжала вытекать кровь, формируя из алых ручейков одну большую красную лужу. Тёмную мантию разорвали на куски. Ниже пояса тело полностью оголили. Между ног, от которых не осталось живого места, донышком наружу затолкали пустую бутылку вина. А сверху, в полумраке, безразлично наблюдала статуя Девы Марии, будто так и требовалось.
Вильгельм видел много изнасилованных тел, но этот случай поразил даже его. Монашки лежали как куклы, с которыми наскучило играть и их так и оставили беспомощно барахтаться на полу. Каждую привязали к другой, сформировав жуткое подобие круга. Если одна из жертв начинала сопротивляться, то доставляла невыносимую боль тем, кого к ней привязали.