Читать интересную книгу Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Второстепенные, носящие более субъективный и легковесный характер, виды исторической литературы — мемуары, письма и речи — представлены в эту эпоху богато, по крайней мере в количественном отношении. Виднейшие государственные деятели Рима уже стали записывать свои переживания: так например, Марк Скавр, консул 639 г. [115 г.], Публий Руф, консул 649 г. [105 г.], Квинт Катул, консул 652 г. [102 г.], и даже диктатор Сулла составляли свои мемуары. Впрочем, кажется, ни одно из этих произведений не имело литературного значения, они ценны только своим фактическим материалом. Письма Корнелии, матери Гракхов, замечательны отчасти своим образцовым чистым языком и высоким нравственным чувством автора, отчасти тем, что это была первая опубликованная в Риме переписка и вместе с тем первое литературное произведение римской женщины.

Речи в литературе этого периода сохраняют всецело отпечаток Катона. Речи адвокатов не считались еще литературными произведениями, издавались только речи, носившие характер политических памфлетов. Во время революционного движения эта брошюрная литература вырастает и по размерам и по значению; среди множества эфемерных произведений нашлись такие, которые подобно «Филиппикам» Демосфена и летучим листкам Курье i , заняли прочное место в литературе благодаря выдающемуся положению их авторов и их собственным достоинствам. Так, политические речи Гая Лелия и Сципиона Эмилиана являются образцами превосходного латинского языка и благороднейшего патриотизма. Кипучие речи Гая Тития содержат меткую характеристику местных особенностей и современных нравов; из них многое заимствовала национальная комедия. Описание сенаторов-присяжных уже приводилось выше. Прежде всего следует упомянуть о многочисленных речах Гая Гракха; в его пламенных словах, как в зеркале, отражаются страстность и благородство, а также трагическая судьба этой выдающейся личности.

В области научной литературы сборник юридических заключений Марка Брута, изданный около 600 г. [154 г.], является интересной попыткой перенести на римскую почву обычную у греков обработку научного материала в форме диалога и путем инсценировки разговора определенных лиц в определенном месте и времени дать своему сочинению художественную полудраматическую форму. Между тем позднейшие ученые, в том числе уже филолог Стилон и юрист Сцевола, отбросили этот более поэтический, чем практический, метод как в общеобразовательных так и в специальных науках. В этом быстром освобождении от оков художественной формы отражается растущее значение науки как таковой и преобладавший в Риме практический интерес к ней. Об общих гуманитарных науках, о грамматике или, вернее, филологии, о риторике и о философии уже говорилось выше, поскольку они стали теперь существенными частями нормального римского образования и отделились таким образом от специальных наук.

В области литературы расцветает латинская филология в тесной связи с давно укоренившейся филологической трактовкой греческой литературы. Выше уже говорилось о том, что вначале этого столетия латинские эпические поэты тоже нашли своих комментаторов и восстановителей подлинных текстов. Говорилось также о том, что не только сципионовский кружок прежде всего обращал внимание на чистоту языка, но что и виднейшие поэты, как Акций и Луцилий, занимались вопросами орфографии и грамматики. Одновременно мы встречаем отдельные попытки со стороны историков развить реальную филологию. Конечно, сочинения беспомощных летописцев этого времени, как например, «О цензорах» Гемины и «О должностных лицах» Тудитана недалеко ушли от хроник. Интереснее, в качестве первой попытки использовать изучение древности для политических целей 137 , книги о государственных должностях, написанные другом Гая Гракха, Марком Юнием. Интересны также составленные в стихах дидаскалии трагика Акция, которые можно считать первой попыткой литературной истории латинской драмы. Однако эти зачатки научного подхода к родному языку носят еще слишком дилетантский характер и живо напоминают немецкую орфографическую литературу времен Бодмера и Клопштока. Археологическим (в понимании древних авторов) исследованиям этой эпохи тоже следует отвести по справедливости скромное место.

Начало исследованиям в области латинского языка и латинской древности в духе александрийских учителей положил Луций Элий Стилон (около 650 г.) [104 г.]. Он первый обратился к древнейшим памятникам латинского языка и написал комментарии к ритуальным песням салиев и к римскому городскому праву. Особенное внимание он уделял комедии VI столетия [сер. III — сер. II вв.] и первый составил список подлинных, по его мнению, пьес Плавта. Он старался, по греческому примеру, вскрыть историческое начало каждого отдельного явления и движения римской жизни, отыскать для каждого из них его «изобретателя», причем распространял свои исследования на весь летописный материал. Об успехе его у современников свидетельствует тот факт, что ему посвящены самые значительные поэтические и исторические произведения его эпохи: сатиры Луцилия и исторические работы Антипатра. Этот первый римский филолог определил и для будущего направление научных занятий своей нации, оставив в наследство своему ученику Варрону свой филологический и исторический метод.

Более подчиненную роль играла, понятно, литература по латинской риторике. Здесь ничего не оставалось делать, как писать руководства и сборники упражнений по образцу греческих руководств Гермагора и других. Этим занимались школьные преподаватели отчасти в силу потребности, отчасти из тщеславия и ради заработка. Сохранилось одно из таких руководств к изучению ораторского искусства, составленное неизвестным автором во время диктатуры Суллы. Автор преподавал по тогдашнему обычаю одновременно латинскую литературу и латинскую риторику и писал по обоим этим предметам. Его работа отличается сжатым, ясным и точным изложением материала, а главное — известной самостоятельностью по отношению к греческим образцам. Хотя автор находится в полной зависимости от греков в отношении метода, он решительно и даже резко отвергает «весь ненужный хлам, привнесенный греками только для того, чтобы наука казалась более трудной для изучения». Неизвестный автор резко осуждает педантичную диалектику, «болтливую науку ораторского искусства»; лучшие знатоки ее так боятся двусмысленных выражений, что в конце концов не осмеливаются произнести даже свое собственное имя. Автор везде вполне сознательно избегает греческой школьной терминологии. Он предостерегает от чрезмерного преподавания и подчеркивает золотое правило, что учитель прежде всего должен приучать своих учеников самим себе помогать, равным образом он определенно признает, что школа — на втором плане, а жизнь — на первом плане. В примерах, вполне самостоятельно подобранных, он дает отрывки тех судебных речей, которые в последние десятилетия вызывали сенсацию, в кругах римской адвокатуры. Интересно, что оппозиция против крайностей эллинизма, направленная прежде против создания самостоятельной латинской риторики, теперь, когда она возникла, продолжалась в лоне самой этой риторики. Это придало римской риторике в теоретическом и практическом отношении больше достоинства сравнительно с греческой риторикой того времени и обеспечило ее большую пригодность для практических целей.

Философия не представлена еще в литературе, так как развитие национально-римской философии не вызывалось ни внутренней потребностью, ни внешними обстоятельствами. Нельзя установить с уверенностью, что в эту эпоху появились хотя бы латинские переводы популярных философских руководств. Кто занимался философией, тот читал и вел диспуты на греческом языке.

В области специальных наук успехи были ничтожны. Римляне умели хорошо обрабатывать землю и вести счетные книги, но для физических и математических исследований здесь не было почвы. Результаты пренебрежения к теории сказались на низком уровне врачебного искусства римлян и отчасти также их военных наук.

Из всех специальных наук процветала только юриспруденция. Мы не можем проследить ее внутреннее развитие с хронологической точностью. В общем сакральное право все более отодвигалось на задний план и в конце этого периода находилось примерно в таком же положении, в каком в настоящее время находится каноническое право. Ко времени Двенадцати таблиц не было еще того тонкого и глубокого понимания права, которое на место внешних признаков ставит внутренне действующие моменты, как например, развитие понятия умысла и неосторожности, как видов вины, и институт предварительной защиты владения. Оно, однако, существовало уже во времена Цицерона и, вероятно, развилось, главным образом, в описываемую эпоху. Выше уже не раз говорилось о воздействии политических отношений на развитие права; это было не всегда полезно. Так например, с учреждением суда центумвиров по делам о наследствах была введена коллегия присяжных также в области имущественного права, которая подобно уголовным комиссиям вместо того, чтобы просто применять закон, поставила себя над ним и подрывала правовые учреждения, прикрываясь так называемой справедливостью. Одним из последствий этого было неразумное правило, что каждый обойденный в завещании родственника, мог обращаться в суд с требованием отмены завещания, причем суд разрешал дело по своему усмотрению. Более точно можно проследить развитие юридической литературы. До сих пор она ограничивалась сборниками формул и объяснениями текста законов. В описываемый период возникла литература судебных заключений, примерно соответствующая нашим сборникам решений. В начале VII столетия [сер. II в.] начали записывать и выпускать в виде сборников юридические заключения; последние уже давно давались не только членами коллегии понтификов, но также любым гражданином, к которому обращались с вопросом; они давались на дому или на форуме и вокруг этих заключений уже возникли теоретические и полемические комментарии и характерные в правоведении постоянные контроверзы. Первые такие сборники были выпущены Катоном Младшим (умер около 600 г. [154 г.]) и Марком Брутом (приблизительно в то же время). Кажется, уже эти сборники были разделены на отделы по разным вопросам 138 .