Читать интересную книгу Портрет незнакомца. Сочинения - Борис Вахтин

Последнее, что я отмечу из полезнейшей и обстоятельной статьи Сингер, статьи научной, это ее наблюдение, что члены культов и сект чувствуют себя некоторой элитой, своего рода людьми «высшего сорта», причастными к лучшему из возможных строю идей или действий. Она цитирует слова одного сектанта: «Они заставляют вас поверить, что только они знают, как спасти мир. Вы думаете, что находитесь в авангарде истории <…> Вас призвали из безликих масс, чтобы помогать мессии <…> Как избранный, вы выше закона <…> Они приходят к смиренному и превозносящему заключению, что они более ценны для Господа, для истории и для будущего, чем остальные люди».

Маргарет Сингер — очень известный психолог, немало занималась она сектами. В ее статье упомянуты такие секты, как «Дети Господни», унификационисты Муна, «Совесть Кришны», «Миссия божественного света», «Церковь наукологии», но ни слова нет о Народном Храме, хотя несомненно, что публикация такого рода, появившаяся непосредственно вслед за гайянской трагедией, не могла не восприниматься как отклик на это страшное событие. И все-таки ученый не говорит ничего о Джонсе — стало быть, что-то мешает ей поставить Народный Храм в один ряд с прочими культами. Нетрудно и заметить, что: в других сектах болезнь, приведшая к гибели Джонстауна, либо находилась и находится в самой зачаточной форме, в начальнейшей стадии, либо протекает так слабо, что ее симптомы выражены еще плохо, их трудно выделить, а конечный результат болезни — самоубийство заболевшего общества — является и вовсе невероятным. Статья Сингер свидетельствует, что почти все люди, почти все клеточки (а может быть, и поголовно все) социального организма могут заразиться от остроинфекционной личности рассматриваемой здесь болезнью, то есть несут в себе некоторые качества, свойства, способствующие их объединению в смертоносную безликую массу — и только.

Но другой специалист, доктор Марк Гэлентер в интервью, опубликованном 4 декабря 1978 года журналом «Ю. С. Ньюс энд ворлд рипорт», уже не проводит (и в этом ему помогает интервьюер) никакой грани между культами. Вот начало этого интервью:

«Вопрос. Доктор Гэлентер, как удается сектантским вождям внушить людям такое слепое повиновение, которое так наглядно проявилось в Гайяне, где сотни покончили самоубийством по велению своего вождя?

Ответ. Сектантские вожди пробуждают ряд психологических потребностей, которые затем занимают центральное место в поведении и верованиях людей. Сильных вождей ищут потому, что люди в целом находятся в коренной зависимости от других и хотят, чтобы кто-то другой решал за них проблемы, связанные с неуверенностью в себе. Сектантский вождь может добиться доверия с помощью своей индивидуальности и внушения. Ему может также помогать некоторая вспомогательная организация, которая присоединяется к уговариванию индивидуумов поверить вождю.

Вопрос. Поверить даже настолько, чтобы прибегать к насилию и самоубийству по приказаниям вождей?

Ответ. Любая группа людей с абсолютной верой в социальную структуру, лишенную стабильности нормального поведения, уязвима для того, чтобы ее уговорили сделать все, что угодно. Многие секты дают примеры этого поведения, потому что они являются новыми и еще не стали узаконенными. Некоторые вожди, если они оказываются психологически или социально неустойчивыми, могут появляться с набором идей, которые могут казаться особенными, но которым не противостоит никакая уравновешивающая структура.

Вопрос. И среди этих идей одна из возможностей — насилие…

Ответ. Одна из возможностей — насилие.

Вопрос. Как именно сектанта уговаривают защищать веру с помощью насилия?

Ответ. В западном обществе немного заранее заданной ориентации в этом направлении, за исключением наиболее причудливых и отчужденных сект вроде группы Чарльза Мэнсона в Калифорнии. Индивида постепенно затягивают в систему верований, и по мере того, как идет время, получаются все более и более сильные обязательства. Индивид начинает переводить мир все более и более в термины идей, предоставленных сектой, пока в конечном счете он может стать в очень большой степени склонным видеть мир в терминах того, что предлагает ему секта. К этому времени секта может побудить его делать довольно странные вещи. Но здесь вовлечен целый спектр поведения, и для людей очень нехарактерно быть настолько втянутыми в секту, что их традиционное отношение к насилию окажется глубоко измененным.

Вопрос. Как же тогда вы объясняете то, что случилось в Гайяне?

Ответ. В Гайяне, как это очевидно, многие члены этого культа были разлучены с нормальными ценностями — разлучены как физически в результате их изоляции, так и психологически. Воздействие на их поведение и планы могло происходить почти исключительно через слово их руководства. В силу этого в критической ситуации они были гораздо более склонны к групповой истерической реакции. А когда она начинает овладевать группой, могут возникать совершенно непредсказуемые и непредвиденные модели поведения. Поэтому не так уж страшно поразительно, что подобная группа пошла на причудливое и трагическое спасение от сокрушительного разрушения, которое, по их представлениям, готовил им окружающий мир.

Вопрос. Какие личные черты люди находят привлекательными в сектантских вождях?

Ответ. Они могут быть разными…»

И дальше в остальной части интервью ни слова не было сказано больше ни о Народном Храме, ни о Джонсе, а речь шла уже о сектах (культах) вообще. И хотя многие идеи, высказанные ученым, без сомнения, справедливы (например, об обязательном контроле над информацией, которую получают члены секты, о том, что переубедить сектанта в полемике практически невозможно, — что, замечу, наблюдается и при некоторых психических заболеваниях, например, при мании преследования), в целом его интервью, помещенное журналом сразу вслед за материалами о трагедии в Гайяне, сводит проблемы, поднятые небывалым событием, к привычным, знакомым и «нас с вами», то есть его, профессора, и читателей, не особенно-то непосредственно касающимся. Ну, действительно, «мы же с вами» не в джунглях, не отрезаны от «нормальных ценностей» и вообще в «западном обществе немного заранее заданной ориентации» на насилие… Я не стану напоминать о терроризме, охватившем практически весь «Запад»; не стану напоминать о германском фашизме. Возьму совсем другой аспект…

Представьте себе, что вы услышали, что где-то врачи ставят эксперименты на людях. Это делали, как все хорошо помнят, нацисты в Германии (ее, кажется, никто еще из состава «Запада» не исключал). Нет сомнения, что каждый нормальный человек — не садист, не извращенец, не какой-то запутавшийся в демагогических построениях субъект, не милитарист, не бездушная личность — почувствует омерзение, негодование и даже страх, если, например, поставит себя и близких на место беспомощных подопытных. Такая реакция будет одинаковой у людей любого региона мира (Запада, Востока, Севера и Юга), любого цвета кожи. Но вот на глазах у всех происходит эксперимент над миллионами беспомощных людей — и этот самый «Запад» в лице своих очень высоко образованных представителей не только не испытывает ужаса или гнева, а, напротив, всячески экспериментом восхищается. Ну, если и не восхищается, то и не возражает особенно пылко — проворчит что-то чуть-чуть, и ему в ответ хор голосов: «эксперимент же!». Я веду речь о маоистском Китае, где в 1966–1976 годах «эксперименты» ставились над сотнями миллионов, и о Кампучии 1977–1978 годов. Согласитесь, что «Запад» как-то так умудрился охарактеризовать то, что там происходило, что неспециалисты вроде бы и знают о бесчисленных погибших, замученных китайцах и кампучийцах, но не придают этому обстоятельству решающего значения — ведь там «эксперимент» идет, подождем результатов… Но какие же такие результаты должны быть, чтобы искупить океан страданий, крови, голода, унижений, чтобы переплывшие его наслаждались на берегу счастья прекрасной жизнью? Да и как это экспериментаторы и их сторонники собирались добиться расцвета культуры, уничтожая образованных людей; медицины, истребляя врачей; изобилия, вводя рабский труд? Куда же делась «традиционная неприязнь» «Запада» к насилию? «Прекрасный эксперимент», — говорит какой-нибудь людоед по поводу Джонстауна — и ничего, не горит от стыда, а ходит в «прогрессивных».

Гэлентер не совсем точен насчет роли географической изоляции — как мы помним, репетиции массового самоубийства начались еще в Калифорнии, где сектанты Народного Храма находились в самой гуще ничего не замечавшего американского общества с его «нормальными ценностями». И объяснении Гэлентера, выходит, ничего не объясняют, а только успокаивают…

В рецензии психиатра Джеймса Гордона на книги о гайянской трагедии, материал которых использован мною, отмечается, что авторы дали хороший очерк истории Джонса. И все-таки, по мнению рецензента, они мало рассказали читателям о более широком контексте, в котором расцвел Народный Храм, о родстве между характером и методами Джима Джонса, с одной стороны, и нуждами и стремлениями его последователей, с другой, так что рецензент (и в этом с ним нельзя не согласиться) ждет более обстоятельного и подробного повествования или исследования. А тем временем Гордон высказывает свое мнение, которое сводится к тому, что Народный Храм, подобно другим современным и средневековым, восточным и западным сектам, имел успех в эпоху переворота среди тех, кто переживал экономический и социальный сдвиг. Многие из его приверженцев — старики, бедняки, негры — чувствовали себя в урбанистской Америке XX века такими же беспомощными и отчужденными, как и меланезийцы или вьетнамцы (автор имеет в виду возникшее кое-где поклонение туземцев Меланезии незнакомым им предметам западной цивилизации, так называемые каргокульты, и мистическое движение в Южном Вьетнаме до объединения страны. — Б. В.), такими же раздраженными и забытыми, как неразвитые крестьяне и лишенные работы ремесленники, которые шли за мистическими анархистами Средних веков. Таким образом, Гордон считает Народный Храм делом вполне обычным, организацией типа, скажем, хлыстов. Он пишет: «Как и его исторические предшественники, Джонс обещал своим последователям освобождение от нищеты и неуверенности и возможность стать участниками уникальной и благословенной свыше искупительной миссии». Затем учение Джонса стало, по мнению Гордона, более политическим, так что от идеалов примитивного коммунизма первых христиан (любимое место Джонса в «Деяниях апостолов» — «Все же верующие были вместе и имели все общее») он перешел к бездумной, барабанной воинственности, к этакой «детской левизне».