Читать интересную книгу Искры - Михаил Соколов

Мастер Шурин выкатил глаза и надул щеки, готовясь выругаться, но Галин повысил голос:

— Кто, я спрашиваю, не хочет катать? — и стукнул палкой по чугунному полу.

Леон исподлобья глянул на него, на палку с серебряным топориком и опустил голову.

— Старшой ночной смены! — позвал Галин.

— Я старшой ночной смены, — ответил Александров.

— Почему остановили стан?

— Потому, что на чистовой паре выбило ввод и чуть вальцовщика не убило.

— Я спрашиваю не о вальцовщике, а о стане. Почему вы допустили до остановки?

— Потому, что рабочие хотели поговорить с вами.

— Это еще что такое?.. Бунт?.. Анархию разводить в моем Цехе вздумали? — резко крикнул Галин скрипучим, неприятным голосом, точно в горле у него хрустел песок.

Бесхлебнов выступил вперед, снял фуражку и смело ответил:

— Мы бросили катать через то, господин начальник, что вы на гривенник плату нам скинули.

Галин презрительно осмотрел его с головы до опаленных железом сапог, язвительно бросил:

— Дальше?

— А дальше — так, что потолковать с вами хотим. Как правда урезка эта самая, мы и вовсе стана не пустим.

— Ах, вот как! — Галин обернулся к мастеру. — Запишите его фамилию и вон!.. Вон с завода!

Бесхлебнов побледнел, трясущейся рукой надел картуз и вопросительно посмотрел на товарищей, как бы говоря: «Что же вы смотрите, братцы?»

Галин медленно прошелся вдоль стоявших толпой рабочих и вернулся на прежнее место.

— Так вот, — жестко проговорил он, — если стан сейчас же не будет работать, всех выгоню за ворота. К чертовой матери! Слышите! Бестии, — добавил он и хотел уйти, но Леон спросил:

— А что значит «бестии»?

Галин подошел к нему, измерил его взглядом с головы до ног и ответил:

— Бестия — это значит скот. Скот, который бьют палками. Понятно?

Бесхлебнов негодующе сказал:

— Ты что ж это, начальник, насмехаться пришел над народом? Мало, что плату нам урезал, так ты, образованный человек, еще…

Он не договорил: Галин взмахнул своей железной палочкой, ударил Бесхлебнова ручкой-топориком по обожженному плечу и пошел прочь.

Бесхлебнов застонал, схватился рукой за больное плечо, а в следующую минуту настиг Галина, дернул его за шинель и грозно повысил голос:

— Сволочу, за что бьешь? За что-о, спрашиваю?

Галин качнулся, запустил руку в карман шинели и выхватил револьвер.

— Начальник! — крикнули Леон и Ткаченко одновременно, бросившись на помощь товарищу, но было поздно: раздался выстрел.

— Ой, братцы, чего ж вы смотрите на него, изувера, — простонал Бесхлебнов.

Вальцовщики хлынули за Галиным, грозно зашумели, закричали:

— Держи-и его!

— В печку-у таких:

— Бей его, подлеца!

Галин, бледный, сгорбившись, как хорь, сунул револьвер в карман и бросился назад, к выходу. Ткаченко и Леон догнали инженера и, вытащив его на средину цеха, крепко держа за руки, хотели сейчас же послать за директором. Но толпа свалила его, и началась расправа.

— Остановитесь, братцы-ы!.. — истошным голосом завопил Заяц, подняв кверху свои конопатые, заросшие рыжими волосами руки. — На каторге сгние-ете-е!

Рабочие расступились. Воспользовавшись замешательством, Шурин с Зайцем оттащили Галина в сторону, а потом под руки увели из цеха, Бесхлебнов, закрыв глаза и зажав рану рукой, бледный, стоял в кругу вальцовщиков. Меж пальцами его текла кровь, каплями падала на холодные плиты пола, поблескивала на электрическом свете.

Когда Вихряй, Леон и Ермолаич увели Бесхлебнова в больницу, в цех пришел директор завода, инженер Вульф.

— В чем дело, господа? Что здесь произошло? Почему не работаете? — возбужденно заговорил директор и, заметив на полу лужицу крови, поморщился: — Что это?

— Ваш инженер, начальник цеха, стрелял в рабочего.

Директор покачал головой:

— Ай-я-яй… до какого греха довели…

Долго уговаривал директор двести человек прокатчиков возобновить работу, разъясняя причины снижения заработной платы и уверяя, что это временная мера, вызванная сокращением заказов. А когда он умолк, Ткаченко решительно заявил:

— Если не отмените урезку заработка, не рассчитаете Галина и не отмените штрафы, стан работать не будет.

Директор Вульф сожалеюще развел руками:

— Воля ваша, господа. Я объяснил вам, как обстоят дела завода… До свиданья. — И направился к выходу.

После ухода директора вальцовщики мелкосортного стана долго, в одиночку и группами, ходили возле клетей, возле одежных ящиков, молчаливо сидели на железе, курили и думали. Горько было на душе у них, и они уже были недалеки от того, чтобы начать работать.

— Так чего ждать-то будем? — раздался звонкий голос молодого парня с красивой светлой шевелюрой — Бориса Лавренева.

Дед Струков бросил насмешливо:

— Ты ведь тоже кричал — «не пущать»? Ну, и отдыхай теперь!

— Я и сейчас скажу, — тряхнув шевелюрой, ответил деду Борис Лавренев, — острастку надо им дать, начальникам!

— Само собой, — басовито заговорил грузный, огромного роста вальцовщик Щелоков. — Пустим стан, а они другим цехам плату скинут, и скажут нам люди: «Эх, за себя не могли постоять и нас подвели!»

— Правильно тут Леон Дорохов говорил: им только палец в рот положи…

— Пальца вам жалко, а брюха — нет? У-у, дурачье, — ворчали старики.

Так в пререканиях прошло часа два, пока Вихряй пришел из больницы и рассказал, что с Бесхлебновым.

— …Кровью изошел здорово, так что еще неизвестно, выдержит ли. Завтра пулю вырезать будут, — закончил он свое сообщение и задумчиво продолжал — Да-а, выходит, чем больше терпим, тем они больше над нашим братом измываются. За скотину считают. А мы ж люди!..

Вернулись и Леон с Ермолаичем. Они обошли главные цехи завода и рассказали рабочим о событиях в прокатном.

— В доменном уже все знают про наши дела, — сказал Леон. — В литейный Ермолаич ходил. Там говорят: пора, мол, бросать работу, довольно терпеть.

— Молодец, Левка! — торжествующе воскликнул Вихряй. — Вижу, ты парень деловой… А ну, все садись сюда поближе. Сейчас шахтер нам кое-что скажет.

Леон собрался с мыслями. Что он, молодой рабочий, может сказать этим опытным людям, вальцовщикам? Но для чего же тогда он ходил на кружок Чургина и слушал речи о том, как надо рабочим бороться за свои права? Для чего ночи просиживал над книгами, если молчать в такую важную минуту жизни рабочих? И он рассказал о том, что видел на шахте. Говорил негромко, но горячо, торопливо, будто боялся, что ему не дадут досказать самое главное, и закончил:

— …Ну вот и решили мы остановить все работы. Забастовкой это называется. Пошли по уступам, потолковали с шахтерами. Не все сразу согласились, но потом все же согласились все. Остановили шахту, выбрали забастовочный комитет. А комитет составил требования к хозяину рудника… Так было у нас. И у вас, считайте, тоже началась такая забастовка. Но у нас вся шахта была остановлена разом, в один день, а тут один стан стоит. И я так думаю: давайте остановим весь цех. Весь завод!

— Весь завод?! — приглушенно воскликнул вальцовщик Щелоков.

Александров смотрел на Леона и думал: «Умный парень».

— Дельная речь, — одобрительно проговорил он, — Так и мы должны действовать, и нечего бояться расчета. Пять тысяч рабочих за ворота не выкинут!

Ткаченко предложил:

— Давайте разобьемся на группы по два-три человека, обойдем цехи и попросим, чтобы нас поддержали. А утром еще раз по цехам пройдем.

Александров обратился к вальцовщикам:

— Так что же, — бастуем, ребята?

— Бастуем!

В эту ночь Леон дал условную телеграмму о событиях Чургину.

2

Утром, едва прогудел первый гудок, на завод пришли рабочие дневной смены. Знакомые и незнакомые встретили их небывалой новостью:

— Прокатный взбунтовался!

— Галин подранил вальцовщика!

— Расценки опять урезали!

И все сворачивали в прокатный цех.

Ряшин пришел, когда в цехе было уже человек пятьсот. Слышались грозные выкрики, перебранка, и стоял такой шум, что ничего невозможно было понять.

Узнав о событиях, Ряшин сказал Александрову:

— Шаль, что вы раньше мне не сообщили… Ну, что ж, попытаемся направить стихию в должное русло. Другие цехи знают о забастовке?

— Весь завод знает, — ответил Ткаченко.

А на обеденном столе, как могучий дуб, стоял Щелоков и говорил, будто в колокол бил, размахивая правой рукой:

— До каких пор будем терпеть? Нынче — Бесхлебнова, завтра — другого, да что мы, за себя постоять не можем? — И что было силы крикнул: — Мы их научим обходиться с рабочим народом!.. Бастуем, братцы!