Читать интересную книгу Том 9. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

Человек этот приходил уже не раз, но запомнить, кто он такой, она не считала нужным, и не столько сам полковник, сколько Макухин спросил ее:

— Какой человек? Не Полезнов ли? В пиджаке сером…

А Мотря ответила ворчливо, глядя не на него, а на слепую:

— Не знаю, сколько он полезный, а в пинжаку.

Макухин тут же поднялся и вышел из столовой.

С Полезновым, с приказчиком сперва мучного лабаза, потом бакалейного магазина купца Табунова, Макухин перед самой войной вошел было в компанию — по части отправки пшеницы за границу. Война опрокинула это почти уже налаженное дело, но явилась для Полезнова возможность взять на себя поставку овса для лошадей дружины, в которой заведовал хозяйством полковник, а потом день за днем к нему перешла поставка овса и на другие дружины (всего в бригаде их было шесть), а в 75-ю он же взялся поставлять и муку для выпечки хлеба. Могли бы дать ему и поставку мяса, но это уж требовало больших хлопот, и за это Полезнов не взялся.

Часть денег, на которые он орудовал, была дана ему Макухиным, так что Макухин, и будучи призван, остался все же его компаньоном. И он пошел, чтобы с ним наедине поговорить о делах, — не при жене, даже не при теще, — а потом уж привести его в столовую, и то, если он сам этого захочет, то есть если имеет на это время: как деловой человек сам, Макухин умел ценить время компаньона, точно свое собственное.

В столовой это так и поняли все, даже Алексей Иваныч, и продолжали есть жареного гуся с помидорами и гречневой кашей, как появился сначала Макухин, имевший ошеломленный вид, а за ним Полезнов, в широком сером пиджаке, в который точно влито было очень прочное пятидесятилетнее тело лабазника, и в красном новеньком галстуке на мягкой сиреневой рубахе.

— Вот так штука! — оторопело обратился Макухин к полковнику Добычину, пока тот, слегка привстав, подавал руку Полезнову. — Переводят вас в Севастополь!

И Полезнов еще не успел подойти к Наталье Львовне, как все за столом одновременно и одинаково повторили:

— В Севастополь?!

— Вот тебе раз! — точно выдохнула, а не сказала слепая.

— Да ведь это в отдаленном будущем! — оправившись и припомнив, что действительно говорилось что-то о Севастополе, захотела убедить себя в противном Наталья Львовна.

Но Полезнов, который подошел в это время к ней, объяснил и ей и всем за столом:

— Только что я из штаба бригады, там и слышал, с тем и к вам пришел.

— Ну-ну, братец мой, — уже оправившись от смущения, пробасил полковник начальственно, — я сам только что пришел из дружины, однако там ничего такого не знали.

— Только что сию минуту приказ пришел, господин полковник, — совсем по-строевому доложил Полезнов, бывший на действительной службе таким же унтером, как и Макухин, и даже в одном с ним полку, только гораздо раньше его.

— До дружины, значит, не успело еще дойти, когда вы там были, — уточнил Макухин, не то чтобы стараясь убедить полковника, а прикидывая про себя время.

— Хорошо, допустим, — согласился полковник, — но какой же дается срок?

— Завтрашний день чтобы все собирались к переезду, — безжалостно, точно сам и отдавал такой приказ, отчеканил Полезнов, и после этих слов все замолчали и поглядели (кроме слепой) друг на друга так, точно сейчас предстояло им утонуть и ниоткуда не могло быть спасенья.

А Полезнов говорил огорченно:

— Прямо не знаю теперь, на что решиться. Вы люди служащие, и раз от начальства приказ, вам остается садиться в вагон и ехать, а у меня же тут жена, ребенок ползает, хозяйство. В Севастополь, выходит, мне тоже не миновать с вами вместе, а на кого же мне здесь все бросить. Прямо горе и наказанье, и я уж даже жизни не рад!

Так как никто не сказал ему на это ни слова, — до того все были поражены, — он добавил с полным уже сокрушением:

— Конечно, в военное время военных людей пыряют почем зря: одних туда, других сюда, а вот я-то влип в это дело, так что и отстать мне нельзя, и чистое для меня, господа, разоренье.

— Разоренье какое же? — первым отозвался ему Макухин. — Только что ездить тебе придется отсюда туда, в Севастополь, и, конечно, фрахт лишний.

— То-то что лишний! — подхватил Полезнов.

— Ну, это должны будут учесть, — сказал полковник.

— Учтено это будет, господин полковник?

— А как же можно? Я могу представление сделать, — так же и в других дружинах.

— Это только на первое время трудновато будет, а там ведь наладится, — обнадежил и Макухин и добавил: — Садись, что же ты стоишь!

Полезнов заторопился усесться за стол, а слепая, пригубив из стакана пива, проговорила очень спокойным тоном:

— Это называется — благодарю, не ожидал!

Потом выпила весь стакан, не отрываясь, и не спеша налила второй.

Дивеев же, который до этого молчал, и катал, и мял в пальцах хлебный шарик, сказал Полезнову неожиданно для всех:

— В сущности вам зачем-то очень повезло в жизни, а вы почему-то недовольны.

— Какое же в этом вы находите везенье, когда это разор? — спросил Полезнов.

Он не понимал Дивеева и раньше, когда случалось с ним говорить; Дивеев же, бросив шарик к себе в тарелку, объяснил вдохновенно:

— Вы большими капиталами со временем ворочать будете, — погодите, дайте срок, — а большие капиталы, это что такое? Подарок судьбы, вот что — ни больше ни меньше! На вас опускается, значит, лапа ее величества Судьбы с разными там цехинами… Мешочек, конечно, имеет вес, что и говорить: золото; и вы, хотя человек не из слабых, а уж начинаете кряхтеть — как бы не придавило. Не придавит, смею вас уверить, вынесете! Только, разумеется, поднатужиться надо… Миллионы людей, может быть, будут списаны со счета жизни, а вы разбогатеете, верно-верно говорю вам!

Полезнов посмотрел пытливо на других за столом, потом на Алексея Иваныча, потом поднялся несколько со стула и вполне серьезно произнес:

— Ну, спасибо вам на добром слове!

— Не за что, — механически отозвался на это Алексей Иваныч.

Мотря же, которая все слышала, стоя за дверями, появившись с подносом, на котором стояли вазочки компота, спросила Наталью Львовну угрюмо и не меняя каменного выражения лица:

— А мне как же скажете: оставаться еще или же с завтрашнего числа расчет?

V

Когда Полезнов, полковник и Макухин выходили втроем из квартиры последнего, они были так заняты своим делом о переводе дружины в Севастополь (причем полковник шел непосредственно в штаб бригады), что не обратили особого внимания на широкого человека в панаме — художника Сыромолотова; зато Сыромолотов впитывающими глазами вглядывался в каждого из них, повстречавшись с ними.

Он вышел не просто проветриться, потому что засиделся за своим мольбертом. Он продолжал писать картину и теперь, когда шел по улице. Как Диоген, он искал среди встречных человека, в котором были бы данные для пристава на его картине «Демонстрация».

Хотя он в письме к Наде и решил было этот вопрос так, будто лицо и фигура пристава для него безразличны, так как пристав с полицейскими будут на заднем плане, но ему пришлось перерешить это, когда он дошел до пристава вплотную.

Тогда забота Нади о приставе, ее желание непременно снять кодаком какого-то носителя этого звания в Петербурге, ее подчеркиванье роли пристава в той трагедии, которая вот-вот должна была разыграться, когда толпа демонстрантов вышла бы из боковой улицы на главную, убедили его в том, что не он прав, а Надя.

Пристав предстал перед ним, как оплот царской власти, грудью встречающий большую толпу демонстрантов, — естественно было ему представить эту грудь основательной ширины и крепости. Тот же пристав, которого он посадил было у себя на рыжего коня в белых чулочках, показался ему вдруг совершенно не отвечающим своему назначению.

Как взыскательный режиссер, заметивший, что артист, выдвинутый им для трудной роли, не справится с нею, что надо передать ее другому, Сыромолотов вышел на поиски другого пристава и на всех встречных военных смотрел испытующе: не подойдет ли этот или тот.

Вот почему он перевел свой шаг на «мертвый», когда увидел двух военных и штатского с ними, причем штатский (Полезнов) был тоже не из субтильных, а, напротив, как будто сам просился, чтобы натянули на него китель пристава и украсили его фуражкой ведомства полиции.

Макухин показался ему сыроватым; полковник же не подходил по своим годам, да и по всей уже расслабленной посутулившейся фигуре. В общем же из всех трех ни одного нельзя было бы посадить на гнедого коня в чулочках, а между тем эти трое были уже не меньше как из четвертого десятка встречных, тоже забракованных художником, — так трудно оказалось найти натуру для второстепенного как будто лица картины.

Чем дальше искал Сыромолотов, тем яснее представлялось ему то, что было необходимо: человек — стена, человек большой физической мощи и не из трусливых, совсем нет, а из очень стойких, самоуверенных, убежденных не только в непреодолимости своей, но еще и в политической правоте и способных драться за эту правоту до потери жизни.