Словом, на «Сент-Луис» пришел, наконец, ответ президента Рузвельта. С некоторым смущением, но достаточно недвусмысленно, он сообщал, что новая волна эмигрантов из Германии в страну допущена не будет.
Последовало плавание на юг вдоль берегов Нового света, но Мексика, Чили, Аргентина, да и остальные страны, к которым обращались пассажиры, также ответили отказом. Официально это объяснялось тем, что квота на прием эмигрантов давно исчерпана.
В конце концов капитан «Сент-Луиса» повернул руль назад, к берегам доброй старой Европы. В Италии уже были в силе антисемитские законы, запрещающие принимать еврейских переселенцев. Швейцария издавала только транзитные визы без права на пребывание. Советский Союз категорически отказался принимать беженцев, которые, впрочем, и без того не горели желанием оказаться в стране, где только что прокатилась очередная волна показательных процессов и чисток и где возобновились явные и тайные гонения на евреев. Расстрел Еврейского антифашистского комитета и антисемитское «дело врачей» были еще в будущем, но не составляло труда уже сейчас уловить рокот, предвещавший будущую грозу.
В самый последний момент Джойнту все-таки удалось добиться, чтобы пассажирам «Сент-Луиса» разрешили сойти на берег в других европейских странах: 287 человек согласилась принять Великобритания, 224 — Франция, 214 — Бельгия и 181— Голландия.
В конце концов, после сорокадневной одиссеи, высадив в Европе всех своих пассажиров, «Сент-Луис» вернулся в Гамбург.
Заключительная часть этой эпопеи вошла в анналы Освенцима и Треблинки.
Эта, и другие отчаянные попытки найти убежище вне Германии не раз обсуждались в доме семьи Вайсберг на улице Данте Алигьери, № 3/5. Роскошное двухэтажное здание в стиле ампир в аристократическом районе Дрездена тонуло в зелени: каждую весну садовник высаживал на клумбы новые сорта цветов.
Разве можно было бросить все это и ринуться в неизвестность? Впрочем, у неизвестности было имя: Шанхай. Далекий-далекий, совершенно чужой город за тридевять земель, где их ожидало тревожное, неясное будущее.
В отличие от своего нерешительного, легкоранимого мужа, Элизабет Мюллер-Вайсберг обладала крепкими нервами и истинно женским инстинктом, который настоятельно подсказывал не медлить, иначе беды не избежать. У них были знакомые, получавшие письма из Китая от тех, кто уже решился на этот шаг.
Те писали, каким огромным облегчением было выбраться из нацистского ада, но честно предупреждали, что Шанхай — это тоже ад, хоть и несколько иной, но не менее беспощадный. Безработица, экономический кризис и эпидемии — вот только три из множества бед, проклятием висевших над этим городом. Они писали, что тех, у кого нет собственных средств или готовых помочь богатых родственников за границей, желательно в США, ждет отчаянная битва за выживание. Вместе с тем, почти в каждом письме звучала тревожная нота: любое колебание, любое промедление могут оказаться гибельными. В Шанхае ходили слухи, что местные власти, будучи не в состоянии решить даже самые элементарные коммунальные проблемы, связанные с наплывом беженцев, готовились ужесточить условия их приема, а то и вовсе положить ему конец. Именно на этом настаивали иностранные миссии, заботившиеся только о собственной безопасности и благополучии. Если китайские власти пойдут у них на поводу, то последний город в мире, все еще доступный для тех, кто ищет спасения, захлопнет перед ними двери.
Регулярные рейсы из Триеста или Генуи до Шанхая совершали только два небольших лайнера, плававших под итальянским флагом, — «Конте Россо» и «Конте Верде». Путешествие длилось шесть недель, портами захода были Каир, Гонконг, Сингапур, Бомбей и Манила. Каждый пассажир должен был не только иметь оплаченный билет, но и внести в кассу пароходной компании 400 американских долларов, значительную по тем временам сумму, которая им возвращалась только по прибытии в Китай. Таково было требование японских оккупационных властей, которые надеялись, что этих средств иммигрантам хватит хотя бы на обустройство в первые два-три месяца. Весьма сомнительная гарантия, ибо эти 400 долларов эмигрантам чаще всего ссужали международные еврейские организации при условии, что 300 из них будут немедленно возвращены. Неведомыми путями их переправляли обратно в Германию и распределяли среди следующей партии беженцев: самое важное было спасти как можно больше людей. Выходит, что обеспеченная хотя бы на пару месяцев жизнь светила очень немногим, но люди были готовы принять это условие — у них не было иного выхода из отчаянного положения. Угроза всеобщей войны совершенно явно нависла над Европой, и было ясно, что с ее началом об эмиграции можно будет забыть. Пока же немецкие консульские службы издавали выездные визы единственно при наличии билета на пароход, получение которого, в свою очередь, было увязано с этими проклятыми четырьмястами долларов. Дополнительные проблемы создавали те иммигранты, кто, столкнувшись с суровой шанхайской действительностью и боясь с самого начала остаться без гроша, ни за что не желали возвращать отпущенные им деньги. В результате возникали трения среди новоприбывших, неразрешимые моральные дилеммы, вспыхивала вражда и даже настоящие стычки. Ведь у многих в Германии оставались родные и близкие, ждавшие своей очереди на эти деньги.
До поздней весны 1939-го года семнадцать тысяч человек сумели добраться до Шанхая из Германии, а когда до Большой войны оставались считанные месяцы, число уплативших требуемую сумму и ожидавших места на «Конте Россо» или «Конте Верде» составило тридцать тысяч.
В августе того же года шанхайские портовые власти внезапно объявили о резком ограничении приема судов с иммигрантами из Европы. Исключение делалось только для тех, у кого были родственники, уже осевшие в Шанхае. Представительствам пароходных компаний не оставалось ничего другого, как возвращать деньги. Таким образом, оставалось всего несколько обходных маршрутов, непригодных для массовой эмиграции, но все-таки спасительных для тех, кто мог ими воспользоваться: через Сибирь, Индию или даже через саму Японию.
Но тогда вдруг возникло самое серьезное, почти непреодолимое, препятствие на пути к спасению: утром 1 сентября 1939 года в 4 часа 45 минут пятьдесят семь дивизий и пять бригад гитлеровского вермахта атаковали Польшу с севера, запада и юга. А семнадцатью днями позже — уже с востока, но тоже в половине пятого утра — на нее напала Советская Россия, тогдашний союзник Германии. Путь по суше, по транссибирской железной дороге, оказался перекрытым. Под ногами тех, кто уже отправился этим маршрутом, но еще не добрался до Китая, буквально горела земля.
Приток беженцев из Европы в Шанхай резко уменьшился, а потом и полностью иссяк.
Скрипач Теодор Вайсберг и меццо-сопрано Элизабет Мюллер-Вайсберг были среди счастливчиков, которым достались места на «Конте Россо», отправлявшемся в один из своих последних рейсов. Некоторое время спустя, на обратном пути с Дальнего Востока, лайнер наткнулся на мину и пошел ко дну.
22
Хильда и Хироси Окура стояли на скалистом берегу, над их головами с криком кружили чайки, а внизу бушевал и пенился океан. Идея поехать в воскресенье к проливу Ла-Манш, подышать соленым океанским воздухом, принадлежала японцу. Как всегда, Мадьяр отказался составить им компанию, предпочитая провести день в кафе напротив церкви Сен-Жермен-де-Пре, где собирались эмигранты, чтобы за рюмкой лениво обмениваться слухами и сплетнями. Понятное дело, он не намеревался ограничиться одной или парой рюмок, так что головная боль по возвращении домой Мадьяру была обеспечена. Такое времяпрепровождение в свой свободный день он именовал «активным воскресным отдыхом».
Хильда заметила, что почти всю прошедшую неделю доктор Хироси часто впадал в глубокую задумчивость и вел себя несколько странно, но на все ее вопросы отвечал неохотно и невразумительно, отделываясь туманными обещаниями позднее сообщить нечто важное. Однако обещанное все время откладывал. Как бы то ни было, в данный момент она просто наслаждалась морским бризом, ибо никогда прежде ей не приходилось бывать на берегу океана. Так ли уж важно, что это не безбрежная атлантическая даль, а всего лишь ее рукав, отделяющий континент от Великобритании?
Опираясь на руку своего спутника, Хильда спустилась по крутой скалистой тропинке к самой кромке воды, где ветер стал швырять им в лицо соленые брызги. Она была одета по-летнему и поежилась под влажными порывами. Японец снял пиджак и накинул ей на плечи. Они оказались лицом к лицу и в такой близости друг к другу, что Окура уловил тонкий аромат ее духов на фоне запахов моря и водорослей. В смущении, он отпрянул, вдохнул полной грудью морской ветер и, сняв очки, принялся протирать их носовым платком.