куда-то ей за уши. Помона судорожно протерла глаза, чтобы согнать с них ужасное наваждение, но лицо-рыльце до сих пор было перед ней, и все также выражало желание терзать и убивать.
Что на нее нашло? Неужели Ми-Кель только в присутствии Ти-Цэ делала вид, что Помона ей нравится, а теперь, когда супруга поблизости не оказалось, уличила удобный момент, чтобы избавиться от незваной гостьи?
Так это или нет, но Помона не надеялась утихомирить Ми-Кель разговорами. И даже почти не рассчитывала убежать.
Помона вскочила на ноги, но прежде, чем успела вернуться в палатку или броситься к ветвям, чтобы спуститься по ним вниз, Ми-Кель с бешеным воплем метнулась к ней. Ее крылья жестко взбивали воздух в липкую массу, которая встала у Помоны поперек горла, а огромные глаза вылезали из орбит. Она вцепилась Помоне в плечи и глубоко загнала когти ей под кожу. Ми-Кель подтягивала ее за мясо ближе к своей пасти, полной мелких острых зубов, не иначе как для того, чтобы перекусить шею.
Извержение головной боли, нестерпимая резь в плечах, хриплое хищное дыхание у самого уха – все смешалось в один галлюциногенный, бесконечный кошмар… Пока над плечом слетевшей с катушек Ми-Кель не возник еще один образ, который просто не мог принадлежать реальности, как и все происходящее с ней этим утром: перекошенное лицо ее провожатого.
Ти-Цэ схватил самку за волосы, намотал ее пряди на кулак и оттащил от Помоны, так что Ми-Кель от боли перекричала человеческого Посредника. Она еще пыталась удержаться за плоть женщины, но под натиском Ти-Цэ ее когти выскользнули, оставив Помоне на память глубокие кровоточащие раны. Помона упала на спину, а когда сумела привстать на локтях, ее ноги окатило горячими каплями крови до самых задравшихся юбок.
Ти-Цэ, мышцы которого от напряжения ходили под шкурой ходуном, поставил на спину самке опорную ногу и двумя рывками вырвал крылья. Окровавленные и изуродованные, они проделали свой последний полет до земли уже без беснующейся в агонии хозяйки.
Ти-Цэ пинком перекатил самку на спину и навалился сверху всей тяжестью своего тела. Обхватил широкой ладонью ее лицо, прижал голову к коре древа и одним точным ударом маленьких клычков пробил дыру в ее грудной клетке. Он рванул подбородок на себя, и ее кожа разошлась как по шву. Он без промедлений зарылся в рану сначала одним вывернутым во внешнюю сторону бивнем, затем вторым, уцепился за ребра и потянул на себя. Грудная клетка самки содрогнулась и поднялась, словно скелет собирался вот-вот отделиться от мяса. Помоне это напомнило то, как она выдирала позвоночник из засоленной рыбы.
В тот самый момент, когда раздался оглушительный хруст лопнувших костей, глаза Помоны накрыла чья-то нежная ладонь. Над ухом раздалось встревоженное бормотание, которое заглушило вопли боли и борьбы. Вторая рука обвилась вокруг ее талии, и Помона почувствовала, как ее отрывают от ветви.
Несколько секунд головокружительной невесомости – и ее усадили на сугроб опавших лепестков. Прямо перед собой она увидела лицо Ми-Кель, которая критично ее осматривала, и женщина в ужасе заслонилась от нее руками. Ми-Кель безоружно вскинула раскрытые ладони, взглядом умоляя Помону опомниться, и поморщилась: прямо ей на лоб сверху закапала кровь.
***
В голове у Помоны было удивительно пусто. Она ни на чем не могла сфокусироваться, ни о чем не могла думать. Мир вокруг прибывал в беспрерывном движении, но сама она не признавала себя его частью и сидела на одном месте, ни на кого и ни на что не реагируя.
Ти-Цэ спустился с древа. Он дышал часто и глубоко, на плече удерживал обмякшее тело самки, а в свободной руке – сердце, сочащееся кровью. Область рта, шея и грудь его были перепачканы ею же, и особенно контрастно багровые пятна выделялись на его бесцветной шерсти.
Ти-Цэ благоразумно зашвырнул тело подальше, отложил сердце и только после этого приблизился к Помоне. Он опустился на колени рядом с женщиной и изучающе пригляделся к ней.
Помона не прерывала с ним зрительного контакта, и медленно, но верно к ней стала возвращаться способность осознавать происходящее. С нарастающим гулом возвращалась головная боль, язык прилип к нёбу, и вся она покрылась холодным потом, так что легкий теплый бриз, пронесшийся меж мертвых древ, заставил ее неистово задрожать. Царапины на плечах жгло и саднило. Как раз на них переключился испытующий взгляд Ти-Цэ, когда он убедился, что Помона приходит в себя.
– Почему, – шепнула Ми-Кель ему на ухо, – почему они уже здесь?
– Сейчас не до того, – ответил Ти-Цэ, не взглянув на нее. – Ми-Кель, ты поможешь мне?
Взволнованная, но решительная, она возбужденно кивнула.
– Хорошо. Принеси, пожалуйста, с нашего древа персиков, а по пути отдай дамское мясо самке в положении. Ее мужу сообщи о том, что случилось, а затем лети к источнику. Мы будем ждать тебя там.
– Ладно, но… Ти-Цэ, ты в порядке?
– Пожалуйста, поспеши.
Ми-Кель неуверенно скосилась на мрачного супруга, но ничего больше не сказала. Ти-Цэ заметил, как ее насторожило выражение его лица, но воздержался от комментариев тоже. Ми-Кель быстро клюнула одеревеневшего Ти-Цэ в щеку, подхватила сердце и удалилась, разрезав воздух крыльями.
Ти-Цэ мягко взялся за предплечье Помоны. Она вздрогнула и тут же прижала руки ко рту: зуб не попадал на зуб, и женщина умудрилась прикусить язык.
– Помона, прошу вас, успокойтесь. Теперь вы в безопасности. Обещаю, что отвечу на все ваши вопросы, если сначала вы ответите на мои.
Отрывисто дыша, она закивала.
– Скажите, эта тварь укусила вас?
Помона замотала головой.
– Хорошо, – сказал он, не столько удовлетворенный ответом, сколько тем, что Помона пошла на осмысленный контакт. – Кроме плеч вас еще где-то ранили?
Она вновь мотнула головой.
– Ничего не вывернуто? Не сломано?
Еще один отрицательный знак.
– Похмелье сильное?
Помона кивнула. Ее глаза увлажнились, в них сквозь завесу шока робко выглянул стыд.
– Дадите позаботиться о вас? Доверитесь мне?
Она согласно всхлипнула.
– Хорошо, – еще раз похвалил он. Ти-Цэ поднял с земли свой плащ, которым он укрывал себя и супругу ночью, завернул в него Помону и бережно поднял на руки. – Потерпите немного, и обещаю, вы будете в порядке.
***
Пока Ти-Цэ нес ее к источнику, Помона окончательно оправилась от оцепенения и дала волю слезам. Он ее не успокаивал, просто позволял рыданиям выстреливать в воздух из ее уст, пока не кончится заряд, и вскоре она замолчала сама.
Головная боль и тошнота убивали ее: Ти-Цэ прекрасно видел это по ее бледному, измученному, покрытому испариной лицу. Он посадил ее на землю в двух шагах от воды, отвязал от пояса один из мешочков с сушеной травой и достал из складок набедренной повязки плоское деревянное блюдце. Ти-Цэ отошел к воде, зачерпнул на глоток или два и добавил горсточку сухих трав.
– Выпейте. – Ти-Цэ покачал чашу,