ни говорили, – лениво рассуждал Милан, – а только я скажу, что вино – это вещь.
– Во-во, – поддакивал Бертольд. – А я что говорю! Надо, надо было нам этому твоему Тибору на хвост подсесть!
– Пиво, кстати, тоже ничего, – бубнил из-под шляпы крестьянин. – Ежели, конечно, хорошее пиво.
– Да по нынешним временам простую воду вовсе пить опасно! Я, признаться, тоже пиво пить люблю – пьянеешь от него как-то незаметно… – Шварц вздохнул. – Как-то незаметно… Как-то незаметно…
– А ежели трубочку ещё… А ты не куришь?
– Нет.
– Это ты зря. Когда вода холодная, без башмаков никуда…
– Сапоги… всмятку, с колёсной мазью…
– …тот, кто есть, но нет кого…
– …круглая книга от корки до корки…
– …ымз – он и есть ымз, чего уж тут…
– …пере… тьфу…
Языки у обоих заплетались, всё больше сбиваясь на детский лепет. Жуга, встревоженный, рванулся встать, охнул и повалился обратно.
– Что за чёрт… – Он сел и прислонился к дереву.
В спине похолодело. Слюна ушла, язык ворочался во рту, сухой, шершавый, словно вата. Перед глазами замаячил, закрывая взор, широкий серый круг – должно быть, красный («Во всяком случае, уж точно не зелёный», – подумалось травнику) – кровь прилила к глазам. Вдруг дико захотелось пить. Жуга поднялся на четвереньки и ощупью пополз вперёд, пока его растопыренные пальцы не коснулись котелка. Ни Шварца, ни Милана он уже не слышал.
…Вода ещё не успела остыть, и после первого глотка голова закружилась так, что накатила дурнота. Круг перед глазами медленно вращался, постепенно завиваясь дымчатой спиралью. Кружение захватило без остатка. Мир исчез, чёрная воронка затягивала в бездну времени, где нет начала и конца, а каждое мгновение – лишь звено в бесконечной цепи других таких же.
Время.
Не было прошедшего и будущего. Просто время. Травник ощущал его всё, сразу, целиком. Человека могло нести с одного витка спирали на другой, но сама спираль просто была. Она тоже менялась – постоянно, странным, непонятным образом, иногда не без участия людей, но чаще без всяческой причины, и невозможно было распознать, что именно являлось точкой перемены.
Спираль кружилась всё быстрее, угодивший в плен отравных грёз Жуга никак не мог из неё вырваться, пока не углядел во мраке яркий путеводный огонёк мерцающего камня. Но добраться до него травнику было не суждено. Он ещё успел почувствовать, как чья-то грубая рука, в кровь обдирая кожу, сорвала с его руки браслет, и с криком провалился в темноту.
Чёрный водокрут сомкнулся…
…И исчез.
* * *
Удар. Наотмашь, по щеке. Ещё один. Ещё. Голова мотнулась, безвольная, как тряпка. Жуга лежал, не чувствуя ни боли, ни обиды, только неудобство позы, и лишь удар под рёбра, сильный и безжалостный, пробил барьер дурного сна, заставив травника застонать.
Глаза не желали открываться. Взор застилала пелена. В вечернем сумраке по поляне скользили тени. Жуга попробовал пошевелиться и не смог – ступни и локти схватывал ремень. Он мотнул тяжёлой головой, скривился от боли и огляделся в поисках причины столь странного пробуждения.
Искать почти не пришлось – незнакомый человек стоял над ним, пихая ногой, обутой в кованый сапог. По поляне туда-обратно проходили люди. Доносился негромкий чужой разговор. «Неужто турки?» – подумалось Жуге. Чуть в стороне щипали свежую траву семь взнузданных коней – для армии маловато, но это наверняка была разведка, летучий отряд османской кавалерии. Жуга ругнулся про себя, недобрым словом помянув монаха и его дурацкие грибы. Угораздило же нарваться… Ладно хоть Богу душу не отдали. Скосив глаза, он разглядел Бертольда и Милана – связанные спина к спине, они валялись под дубом и признаков жизни не подавали.
Турок между тем, завидев, что пленник пришёл в себя, нагнулся, и Жуга смог разглядеть его вблизи. Был он в широких шароварах, при сабле, заткнутой в кушак, в зелёно-серой долгополой куртке, худой и смуглый, будто обжаренный на жгучем южном солнце. Скуластое, с заметной желтизной в глазах, лицо украшала тонкая холёная бородка. Бегучая кольчужная броня облегала грудь и спину, оплечь вились ремни от колчана. Тугая полоса зелёной ткани в несколько слоёв охватывала шлем-шишак.
– Норок, гяур, – недобро усмехнулся он, оскалив ряд ровных и белых зубов. – Думнявоастрэ ворбиць?
Жуга не сразу сообразил, что турок по непонятной причине выбрал для общения загорский диалект, который, хоть и правильно звучал в его устах, был в здешнем краю совершенно неуместен. Или другого не знает? Хотя… постой… Рубашку-то Жуга купил как раз в тех местах пошитую. А турок, гляди, заметил…
Жуга хотел ответить, но пересохшее горло отказалось повиноваться, и травник лишь облизнул растресканные губы.
– Пофтиць… дэ апэ… – прохрипел он и смолк.
Осман, однако, понял, кивнул и снял с пояса флягу. Жуга пил долго, жадно, проливая воду на рубаху. Горло заболело, вода холодным комом собралась в животе. Пробрал озноб, и опять зашумело в голове, хотя яду пора бы уж и выйти. «Да что ж это со мной?» – со страхом подумал Жуга.
– Вэ мулцумеск, – пробормотал он.
Турок вытряс из фляги остатки воды и вновь повернулся к травнику.
– Спунець кум пот сэ трек Копша-Микэ?
Жуга покачал головой:
– Ку пэрере, де рэу еу ну ворбеск молдовэ…
– Э? – не понял тот.
– Валах.
– Шайтан! – ругнулся осман и, коверкая слова, попробовал иное наречие, на сей раз местное.
– На Копшу-Микэ знаешь путь? – Он тронул саблю. – Если не скажешь – умрёшь.
Выбор был веселее некуда.
– Дорогу знаю, – помолчав, сказал Жуга. – Только идти не могу.
Турок сжал кулаки.
– Напился вина, неверная свинья! Лежи, а завтра, Аллахом клянусь, – сдохнешь, а пойдёшь. – Он потянул к себе трофейную сумку. Ткнул Жуге под нос рукоять меча. – Твой?
– Мой.
– Где взял?
– Не твоё дело, – буркнул травник.
Осман обнажил клинок, махнул им раз, другой, полюбовался гравировкой и спрятал обратно в ножны.
– Что будет с ними? – Жуга кивнул на Шварца и Милана. Предводитель красноречивым жестом провёл ладонью по горлу:
– Нам ни к чему батрак и имам неверных.
– Тогда я никуда вас не поведу.
Турок осклабился.
– Подохнешь с ними вместе.
Жуга пожал плечами. Мотнул головой:
– Пойди и поищи другого проводника.
На миг сердце травника замерло – он знал, что играет со смертью. Но как ни крути, а весь местный люд перебрался в города. Кого найдёшь? Поколебавшись, турок махнул рукой.
– Ладно, будь по-твоему, – сказал он и отвернулся.
– Эй!
– Чего ещё?
Жуга пошевелил руками.
– Ты забрал мой оберег. Отдай обратно.
– Зачем он тебе? Молиться своим богам?
– Я же не спрашиваю, чьим именем ты клянёшься.
Лицо османа исказила гримаса. В следующий миг он очутился возле травника, и