не заметила, как и сама смежила глаза. И тотчас же сон ей привиделся нехороший — будто бы пошла на фронт, а командир попался такой вредный — ни с того ни с сего грозил упечь в штрафную. «В штрафную загоню!» От его крика она проснулась. Вместе с нею всполошенно вскочил и бригадир, уснувший возле схемы на корточках.
Угрожающие выкрики слышались наяву. В соседней бригаде неистовствовал Шафорост. Видно, застал там кого-то дремавшим.
Люди нервно засуетились. Некоторые стучали молотками или звякали ключами без нужды, делая вид, что работают. Шафороста боялись. Теперь, когда Лебедь был уже в армии (вскоре после отъезда генерала он тоже уехал, ему устроили пышные проводы), почему-то казалось, что Шафорост может припугнуть и штрафной. Тем паче что парень, которого он застал уснувшим, любил позубоскалить по поводу дезертирства Лебедя.
— Хорошо, хоть нас не застал, — обеспокоенно заметила Надежда бригадиру. — Вот влетело бы.
Она теперь хоть и не боялась Шафороста, но все же, когда он приближался, ее невольно пронимал холод.
Неожиданно ударили в буферную тарелку: «Динь! Динь! Динь!» Так звонили, когда объявляли общий перерыв.
— Кто звонит?! — взвился Шафорост.
Но по цеху громко и бодро прозвучала команда:
— Перерыв на два часа!
Команду подхватывали и передавали дальше:
— Перерыв на два часа!
— На целых два часа! — ожили монтажники.
Такой перерыв давненько не объявлялся. А если он и бывал, то по участкам, а тут — общий!
Из глубины цеха показался Морозов. Рядом с ним шел парком. Оба усталые, сонные, но от того, что повеселели люди, и им стало веселее. Они проходили совсем близко от Надежды, и она слышала обрывки их разговора.
— Сейчас каждую гайку следует затягивать на свежую голову. Только на свежую, — как бы оправдывая перерыв, сказал Морозов. — Не то и напортачить можно.
— Вы правы, — согласился нарком и шутливо добавил: — Признаться, мне самому хотелось высказать такую мысль, да побаивался. Ведь здесь нарком — вы!
Шафорост покосился на Морозова. В прищуренных глазах шевельнулась усмешка, на этот раз не злая — мол, пусть будет по-твоему. Если бы он знал, что ту идею большого перерыва подал не Морозов, а Жадан, он бы ни за что с нею не согласился. Развел бы такую дискуссию, что только держись, стал бы доказывать, что останавливать работу в столь напряженное время — все равно что в разгаре битвы распустить бойцов на отдых. Но Шафорост этого не знал, а перечить Морозову ему не хотелось. Да и не было смысла. Морозов здесь человек временный. Сам нарком сегодня недвусмысленно намекнул, чтобы Шафорост готовился взять на свои плечи листопрокатный. Морозова, мол, заберем. И скоро.
Он не сказал, куда именно заберут Морозова, но в народе уже давно ходили слухи, что он должен будет возглавить трест. Шафорост отнесся к этому двойственно. В душе он считал, что выдвижение вполне заслуженное. Ведь Морозов управлял запорожским гигантом! И не только управлял, а и сумел из-под огня вывезти оборудование. Да, сумел! Это его заслуга, признавался Шафорост самому себе и не преминул упрекнуть себя за маловерие в ту памятную грозную ночь, когда на заводе решалось: уничтожать все или держаться? Слишком поддался он тогда пораженческим настроениям, мол, все кончено, Запорожье вот-вот будет окружено и надо немедленно выполнять инструкцию центра — «ничего не оставлять врагу». А вот этот невзрачный с виду человечек сумел прочитать инструкцию по-иному! И он выстоял. Теперь ему и почет за это.
Но при мысли о том, как растет уважение к Морозову со стороны руководства — сам нарком говорил об этом, да и в городе поднялся его авторитет, словно лишь теперь постигли люди смысл того, что-произошло тогда в Запорожье! — Шафороста начинало знобить. Каждое упоминание, каждое похвальное слово о Морозове, точно крапивой, жалило сердце, вызывая раздражение. А не слишком ли уж высоко его возносят?
Правда, на свою судьбу Шафорост не жаловался. Он тоже не был обойден почетом. А приезд наркома неожиданно окрылил его. Нарком остался доволен ходом строительства. Откровенно говоря, он не ожидал, что в столь сжатые сроки и в столь суровых условиях можно возвести такую громадину! Он так и сказал: «Отгрохать такую громадину!» И кивнул в сторону Шафороста — молодец, мол, как бы подчеркнув этим, что именно он «отгрохал». А когда речь зашла о руководстве цехом, нарком не скрывал своих надежд на Шафороста. «Ведь ты лауреат! Тебе по плечу!»
Рассуждая уже как хозяин, Шафорост обошел все пролеты огромного цеха, обезлюдевшие и замершие сейчас, оглядел двор, проверил рубильники и направился к конторе. Что ж, отдыхать так отдыхать. Он тоже не прочь. Все кости ноют. На сонного монтажника накричал, а сам, от правды не уйдешь, тоже порой клевал носом.
Кровать Шафороста стояла в кабинете. В эти авральные дни, когда все конторы служили одновременно и местом отдыха рабочих, он спал в одной комнате с Морозовым. У дверей кабинета его неожиданно остановила секретарша.
— Простите, Захар Петрович, но ваша кровать занята.
— Кем?
— Степан Лукьянович наркома пригласил. А вам я у Жадана постелила.
«И тут Жадан», — с раздражением подумал он. Но деваться некуда, и повернул к парткому.
Когда Шафорост вошел, Жадан уже лежал, но еще не спал. Глаза слипались, а заснуть не мог: сказывалось переутомление.
— Прости, Захарко, — встретил он вошедшего, назвав его, как в былые времена, по-дружески: «Захарко». Уже много лет они обращались друг к другу официально, по имени-отчеству. Но сейчас Шафорост выглядел таким измученным, что Жадану захотелось сказать ему что-нибудь теплое. — Прости, что побеспокоил. Сам понимаешь, начальство тоже не дух святой — в отдыхе нуждается.
— Что же тут извиняться. Спасибо за приют.
Он разделся и лег на раскладушку, надеясь сразу же уснуть. Но сон не шел. Присутствие Жадана не давало угомониться растревоженным мыслям, и они продолжали прясть свою пряжу. «Захарко», — зацепился вдруг Шафорост за слово, доброжелательно сказанное Жаданом. Это обращение тронуло его. Да, было время, когда они называли друг друга Захарко, Иванко. С юности ходили в друзьях. Бывало, и к девушкам вместе, и на заводе водой не разольешь… «Захарко»! Хотелось продлить теплоту этого обращения. Но вдруг его что-то насторожило: а с чего бы это Жадана вдруг к прежней дружбе потянуло? Не замыслил ли чего-нибудь коварного?
Конфуз в горкоме, когда Жадан словно бы невзначай выставил его вместе с инструкторшей и лектором на посмеяние перед партийным активом, казался ему не случайным. Пожалуй, Жадан подстроил это умышленно. Если бы он хоть чуточку оберегал авторитет руководителя стройки, не стал бы поднимать такой шум при всех. Мог бы поговорить один на один. Но еще большая неприятность